Sierra & Marcus
25.03.2017, Philadelphia
back and down
Сообщений 1 страница 12 из 12
Поделиться108-04-2019 20:39:42
Поделиться208-04-2019 20:39:49
Чуткий сон прерывается коротким, но оглушительным оповещением. Выстреливает в привыкшее к ночной тишине ухо и ебашит светом в левый глаз невыносимые пять секунд, пока экран не угасает и все условно возвращается на круги своя. Не успеваю проснуться, осознать, лишь недовольно промычать, рефлекторно избегая раздражения и зарываясь лицом в подушку. Мимолетное беспокойство, однако, оборачивается прерванным сном: попытки улечься глубоко заполночь, надуманное неудобство и косноязычные позы, провоцирующие тут же перевернуться, извертеться в страшной одержимости бессонницей – все всплывает наружу в одном только поводе пробудиться, схваченной налету тарелкой фрисби. Тошно и муторно, из-за чего сон едва ли служит отдыхом, скорее промежуточной ступенью, безликим интервалом времени без фантасмагоричных снов или повальной глубокой отключки. Застреваю где-то посередине, просыпаясь наутро уставшей. К обеду удается раскачаться и прийти в себя не без помощи кофе, и все проступки подсознания ночью прощаются, пока не начинается очередная схватка за право выспаться. Зиждившийся на ошметках дремоты сон рушится предательским любопытством заглянуть в телефон и узнать, в чем же дело: спам или дело первостепенной важности. В преддверии утра маловероятно последнее, но сквозь резь в глазах упорно щурюсь и, не отрывая головы от подушки, читаю сообщение от Эванс, лаконичное и приводящее в состояние ахуя мгновенно: «ленни ржает.» Подозрение, что эти двое ужрались в говнище, не успевает сформироваться – положение Ленни давно дрейфует на первом плане, чтобы позабыть об этом спросонья. Тем не менее доходит до меня медленно, я все жду непрерывной очереди смс дальше или звонков – каких-либо признаков шуток пьяного угара, но телефон молчит, а я резко сажусь на постели и набираю ответ, который так и останется без внимания. Я терпеливо ожидаю, оправдывая свое бездействие вынужденной паузой, закусывая ноготь большого пальца и проводя по верхней кромке зубов от нарастающего волнения. Оно подкрадывается незаметно, пока удается держать себя на старте и не подрываться с места с одного лишь туманного сообщения. Мнимое подвешенное спокойствие. Стадия нерешительности и неразумных колебаний. Меня не берут раздумья, затрагивают растерянность и беспомощность. Я почему-то взваливаю на себя ответственность, беру обязательства за ребенка Ленни и ее роды. Из двух слов вычленяю гораздо больше, чем, вероятно, Билли стремилась до меня донести, попросту сообщив, поставив в известность. Я же ощущаю себя едва ли не главным действующим лицом. Проебав собственного сына и лишив себя возможности иметь детей, я становлюсь заступницей всех будущих матерей, неистово радеющей за всех беременных. Находиться рядом и оказывать поддержку – мизерная часть моего долга, который я должна выполнить немедля. Одновременно простаиваю и мешкаю. Противоречие нарастающего напряжения внутри и пассивности снаружи готово взорваться чередой необдуманных действий, невзвешенных решений, что напрашивается на трезвую объективную словесную пощечину со стороны и непредвзятое мнение, отличное от моего помешательства. Отсутствие Маркуса ощущается остро и без желания привлечь его в участие в крестовом походе на Святую Землю, а сейчас достигает анекдотичных пределов: срочно набрать и сообщить новость устно. Ключевое здесь – устно, поскольку после нескольких попыток дозвониться я не дохожу умом отписаться в том же духе, как и это сделала Эванс. Звоню и ей. Тщетно перебираю контакты брата, Билли, Вуди, в том числе и Ленни, невинно полагая, что кто-кто, а она непременно должна быть на проводе. Дозвониться удается только до такси, обязывая появиться машину не менее чем через минуту, находясь тем временем в одном белье.
– Сиерра? – дергаюсь от встревоженного шепота Бьянки, Еле-еле различаю в поднятом мною шуме в комнате ее голос, злобно оглядываясь. Свербеж выговориться, поделиться переживаниями и домыслами мешается с проблемой нашего личного общения, вытекающей в затертую до дыр просьбе называть меня Сири. Обычно это легкая шутка-придирка, если нечем занять паузу в разговоре, а сейчас раздражает, но не грозит разразиться злыми и обидными упреками, поскольку я вообще не могу связать и двух слов в поисках одежды. Но голое тело натягиваю свитер, впопыхах залезаю в джинсы и на все вопросы женщины отмахиваюсь все объясняющим текстом из сообщения: «Ленни рожает». Что случилось? К чему спешка? Куда собираешься? Повторяю один ответ, как заведенная. Мантра. И чем больше я произнесу заветные слова, тем неоценимее мой вклад.
Спускаясь по лестнице, я перескакиваю через одну-две ступени, норовя наебнуться и свернуть шею – компенсация за первые долгие минуты простоя. Нагоняю упущенное, форсирую события, толком не разобравшись, куда ехать и нужно ли ехать вообще. Мысль о ложной тревоге, как вариант, или более вдумчивый подход обходят меня стороной. С каждым лестничным пролетом я воображаю, как мученица Ленни бьется в агонии, рожая одного за другим, и нет конца рвущим ее пизду орущим младенцам, пока я не окажусь рядом и не принесу спасение. Это кроется на стадии взбудораженных ощущений без четких форм мыслей. Услышь я себя или увидь со стороны, может, остановилась бы и сосчитала до десяти, как минимум, призвала бы здравомыслию, но ума палата, и на подножье последней лестницы ноги дают осечку, и я подворачиваю стопу, оступившись. К счастью, не кувыркаюсь лицом вперед и хватаюсь руками за край перила. Теряю дар речи выдавить из себя хотя бы стон или выдохнуть. Боль на пару минут дезориентирует в пространстве, я едва осознаю, где нахожусь и зачем. Но вижу в этом чей-то промысел сверху, ведь при выкидыше упала я все-таки на лестнице. Предзнаменование. Однако предвестие расцениваю как знак положительный и тороплюсь на выход, залетая в подоспевшее такси. Только в машине удается отдышаться. Собраться с мыслями – очень притянуто. Без суеты наружной суета внутренняя наматывает круги, и даже боль в лодыжке не так тянет на себя внимание, как до позорного медленное движение по серым предутренним дорогам.
– А побыстрее? – раздраженно и нервно.
– Кто-то рожает? – таксист усмехается с вызовом отсудить мой пыл, но скорость набирает, не став спорить.
– Да, блять, рожает, – за грубым ответом не удается отдать должное за нарастающее проворство, с которым машина рассекает улицы и пробирается к нужному району. Уразумев, что от ежеминутных напоминаний быстрее не приедем, я вновь пускаюсь в рейд по звонкам и поочередно набираю, так ни до кого и не дозвонившись. Возможным сомнениям нет места. Наоборот, еще больше убеждаюсь, что в доме творится исключительный пиздец, и значит, в пути я нахожусь правильно. – Так сложно, блять, ответить? – задаюсь вопросом вслух, и таксист тактично молчит. Диалог у нас и вправду не задается.
В условиях тепла и покоя поврежденная нога назойливо напоминает о себе пульсирующей болью, и я морщусь, терплю, наклоняясь вперед, чтобы дотянуться ладонью до щиколотки. Нащупываю отек и слегка шевелю ногой, интуитивно проверяя на перелом или простое растяжение. Ссылаясь на факт, что до машины я добралась вполне сносно, отрекаюсь от потребности самой посетить врача. Чуть не сбалтываю жалобу водителю, но вовремя припоминаю неуместную, хоть и ненарочную шутку про роды, а потому молчу. Почти что упершись затылком в приборную панель, я увлекаюсь осторожным массированием лодыжки и больно бьюсь головой, когда машину вдруг резко встряхивает, а я слышу печальный комментарий о пробитом колесе. Потирая ушибленное место, я выпрямляюсь и задыхаюсь от злости, от сраной вереницы неудач. Краем глаза замечаю, как парень, мой сверстник, мнется, не зная, в озвученных мной обстоятельствах везти до места назначения, волочиться в сервис или прибиться к обочине, чтобы разобраться самостоятельно.
– Останавливай. Сама дойду, – цежу озлобленно после беглого взгляда в окно. Пешим ходом минут за семь-десять доберусь, а потому несолоно хлебавши выхожу из такси, нарочно с силой захлопывая дверь машины. Тут же громко охаю от резкой нагрузки на ногу, но на пятом шаге вхожу в размеренный темп медлительной ходьбы и сворачиваю, сокращая путь, за угол. Места уже знакомые, за месяц жизни с Фальконе не стерлись из памяти, чтобы возникли какие-либо предпосылки для ностальгии и тоски. Ни грусти, ни горечи о пройденных вдоль и поперек улицы, лишь мат и виртуозная брань для разнообразия от боли. Глаза рыщут по брусчатке, и я не сразу замечаю впереди скопление людей. Тут же беру курс левее и перехожу наискосок через дорогу, на другую сторону улицы, тем самым стараясь обойти толпу без лишнего внимания и толкучки на узком сразу для пятерых тротуаре. Неосознанно застегиваю пальто, кутаясь в него вовсе не от холода, от страха, который я еще толком не воспринимаю, зацикливаясь на ноющей ноге и стремлении поскорее добраться до дома, находящегося в паре кварталов отсюда. Перейти на бег и пронестись мимо – сценарий резонный, но для меня утопичный. Я ускоряю шаг, но это почти не сказывается на результате остаться незамеченной или неуловимой, скорее поднимаюсь на смех, поскольку слышу в спину, пока еще издали, неприятный смех и присвисты. Меня холодит ужас, и сознание цепенеет от дежавю: без месяца год меня изнасиловали. Взятые наизготовку осторожность и бдительность потерялись во времени, оказались проебаны, как и все дельные советы, напутствия и жизненно необходимые указания. Болезненная догадка пронзает взвинченное сознание: не может быть иначе, я как самая крупная и единственная мишень на улице, вырванная по собственному самодурству из складывающейся жизни. Несмотря на растрепанные волосы и хромую походку, будучи хорошо одетой с подачи денег Маркуса и чувства прекрасного Руди, становлюсь главной целью для оравы ублюдков, догоняющих меня, вопреки стараниям ускориться, чересчур быстро.
– Эй, красотка! Эй-эй-э! Стопорни уже. Че, не слышишь? – слышу урывками обращения, но глухо повторяю под нос, что это меня не касается по глупой и наивной детской забаве: раз я никого не вижу, то никто не увидит и меня. – Куда спешишь, детка? – кто-то вырывается вперед и обгоняет меня, кладя руки на плечи и заглядывая в мое опущенное на грудь лицо. Испуг не успевает зародиться, в свои права вступает паника. Я отшатываюсь назад, с силой отталкиваю от себя человека и опрометчиво радуюсь подозрительной легкости, с которой от меня отступает парень едва ли старше меня, с осунувшимся лицом и впалыми глазами. Поддается так просто, ведь во время маневра нас успевают окружить его дружки неплотным кольцом, а потому не сразу замечаю захлопнувшуюся западню. – А ты хорошенькая, – он делает шаг навстречу, протягивает ко мне подрагивающие в треморе пальцы и небрежно теребит прядь у моего лица, спускаясь ниже, проверяя на ощупь ворот пальто, – у такой должны водиться деньги… – рукой продолжает путь вниз, закрадываясь в пустой карман, ошибаясь стороной, ведь мелкая наличка на такси и телефон в противоположном. Это меня волнует больше, чем парня, рукой двигаясь дальше, заводя ладонь за талию и забираясь в задний карман джинсов, лапая мой зад. В нос резко бьет вонь, а в мозг – истерика. От накативших ледяной волной воспоминаний я наотмашь бью по самодовольной морде. Затрещина выходит смазанной и слабой, зато быстро выводящей из себя явного нестабильного нарка, тут же отвесившего мне крепкий удар по скуле, задевший и нос. В глазах темнеет и искрит, перехватывает дыхание, я еле держусь на ногах, но я слышу чей-то охрипший визг – моя запоздалая реакция на чужие непрошенные прикосновения. Вместо носа ощущаю комок острой боли и теплую кровь на верхней губе, просачивающуюся в рот. Сглатываю, пятясь назад, но спиной угождая в руки другого, не преминувшего обхватить меня сзади. Крутанувшись на пятках, вырываюсь, расталкивая локтями. Мои брыкания не приносит пользы и веселят собравшихся, только что поносивших меня, а теперь истерично – под стать мне – смеявшихся и подначивающих. «Какая борзая сука,» – удается разобрать, прежде чем я решаюсь пнуть здоровой ногой самого хилого в пах и рвануть в образовавшуюся брешь. Бросаюсь вперед, но не успеваю сделать и шага, как меня оглушают по затылку чем-то тяжелым и определившим мою потерю сознания на долгие часы вперед. Невольно обмякаю на чьих-то грубых руках и теряю связь с явью.
Поделиться308-04-2019 20:40:03
Вилла Гальярдо - Квинта Марьреа, по-хозяйски раскинувшаяся в прохладной зелени обширной саванны, простиралась аж на три гектара вдоль лагуны Ла-Эррера, к северу-западу от Мадрида и моего, изнуренного поездкой настроения, окончившегося по прибытии, как только мелкая насыпь оборвавшейся дороги приятно захрустела под ногами. Почти двадцать минут петляющей, укатанной массивными шинами и размытой дождями грунтовки, прежде чем сырой, и осязаемый своей удушливой влажностью воздух, получил права прилипнуть плотно, обволакивая за пределами комфортных температур салона внедорожника. Я встретил его с такой же радушной искренностью, вопреки обозначенным минусами, с какой спешил ко мне и мой хороший приятель Фидель Кармона, приветливо разводя руки в стороны и криво посмеиваясь, с зажатой в зубах сигаретой. Невысокого роста, пронырливый и бесконечно шумный человек, он, как правило, не затыкался ни на минуту, рассыпаясь живой и искрометной речью, едва завладев чьим-то вниманием. Рассказывал, шутил, нередко сопровождая монологи экспрессивными жестами, не ссылался к правилам этикета, а от того своей подлинной обаятельностью заражал с первого хлесткого слова или гримасы. Фидель являлся одним из немногих здесь, кого я был по-настоящему рад видеть, и эта взаимность учитывалась с обеих сторон, затесавшаяся к нам еще до момента дружеских объятий.
Кармона похлопывал меня по плечу, всякий раз задаваясь то дежурным, то риторическим вопросом на темы поочередно и бытового, и семейного, и рабочего содержания, пока мы, минуя небольшие кованые ворота, ступали уже по, выложенной отшлифованными камнями, брусчатке импровизированного сада, открывающейся виллы. На Квинта Марьреа я находился впервые, с любопытством цепляясь глазами за все значимое и не слишком, что попадалось на пути, в целом ощущая себя довольно вольготно, несмотря на заметно усиленную по периметру охрану. Гальярдо никогда не мешал гостеприимство с опрометчивостью, отличаясь излишней осторожностью и предубежденностью в мелочах, так и сегодня, не изменяя себе подавно, ставил свою безопасность выше прочего, созвав под крышу семейной дома порядочное количество человек. Судить о последнем представлялось с легкостью по мелькающим на большой террасе у дверей лицам, многие из которых доводилось видеть раньше, но поодиночке, не всех вместе и не в одно время.
Причины, по которым Луис ежегодно проводил свои традиционные пижонские саммиты, на деле таковыми не являющиеся, но почему-то вызывающие во мне схожее отвращение, доподлинно казались выцарапанными глубокой бороздой где-то на подкорке, лет десять навскидку так точно, и с тех пор дополнительного толка не прибавили. Их надобность и актуальность три раза успевала потерять свой смысл на пути в Колумбию чартерными рейсами, элементарно отставая во временном бездействии от быстротечности проходящих событий. Ситуация в нашем бизнесе вообще находила увлекательной неудобную особенность меняться из раза в раз с течением пяти минут, а как следствие, проебанные два-три дня влекли за собой порою внушительных размеров убытки. Но какой может форсироваться интерес в расчетливости и прагматизме, когда куда ценнее со стороны Гальярдо рассматривались показательные демонстрации силы, осведомленности и всеохватывающего контроля, для тех, кто мог случайно забыть, чьим несравненным деяниям обязан, пока жив, отсасывать и почтенно улыбаться. Со стороны руководящей стороны мысль вероятно не обделенная некоторой тактикой, будучи первостепенной в преследовании определенных целей, со стороны моей похуистично-меркантильной натуры - лицемерная, бессмысленная хуетень, с вмененной необходимостью прогнуться. Единственно верное остаточным эффектом внушение, что я делал себе, доходя по вымощенной тропинке до первых, остановивших нас вооруженных ребят, почти у входа на террасу, так это возможное извлечение любой подбившейся под руку выгоды, будь то полезные знакомства, неограниченное бухло или дешевые шлюхи.
Отдав без принуждения свой ствол и подняв руки, косясь при этом в сторону Фиделя с нескрываемым скепсисом, я позволил себя обыскать, особо не заостряя на процедуре внимания, так как Кармона уже понемногу вводил меня в курс дела, присущим ему укомплектованным трепом. Родом с западной Колумбии, мальчишка улиц, пронырливый и с детства способный залезть без всякого мыла в любую задницу, Фидель организовал себе будущее многим раньше меня, рожденный позже почти на пять лет. Его обширные таланты во владении информацией не остались незамеченными, с годами превратив приятеля в глаза и уши одного из крупных поставщиков наркотического сырья на черных рынках целого континента, а лишь многим позже свели нас вместе на позиции управленца и подчиненного. Не слишком стабильная мотивация для людей, чьи интересы во вкусах к женщинам и кокаину сошлись при первой же возможности, зато именно она послужила залогом моих последующих и длительных бонусов. В лице приятеля все чаще, с течением времени, я находил не обещаемую когда-либо поддержку в нужных кругах, удачно ввернутое за меня слово, в деловой манере этого изворотливого засранца отражать ситуацию в свою пользу, и порцию новостей, долетающий, как и сейчас, чуть раньше положенного, особенно если язык Кармону развязать тремя стаканами хорошего скотча. В предоставленном многообразии причитающегося, с одного только открывшегося и образованного по моей любимой схеме союза, едва ли я собирался выбирать наиболее выгодное и отказываться от распластавшихся у ног шансов, ни разу не преминуя пользоваться Фиделем в собственных планах.
Сейчас, к примеру, обойдя успевшего заебать охранника, чья тень вдоль дороги отбрасывалась, увеличивая его и без того внушительные размеры, я думал про себя, об очевидных умениях Луиса в какой-то неведомой залупе находить подобные экземпляры селекции кипариса и носорога, а параллельно, на фоне, вдавался в логику донесенной приятелем информации. Со слов Кармоны на Квинта Марьреа, расположенной прямиком за деревянной террасой с отточенными перилами, для собравшихся пирушку организовал не только Луис, но и Мартин Гальярдо, его кузен и правая рука Орландо, которого какого-то хуя тоже притащило через половину Колумбии.
- А Серра здесь зачем? - я непонимающе уставился на Фиделя, нахмурившись и уже подходя к широкому крыльцу в пять пологих ступеней, когда остановился, чуть понизив голос, с добавленным от понимания вопросом, - и Анхель приехал и Рич? Заключительное вышло каким-то даже утвердительным высказыванием, с растянутыми интонациями человека, которому все ясно стало вот прямо в этот момент. Кармона кивнул мне, добавив, что здесь и Дастин в том числе, а этого отошедшего от дел, и уже вконец съехавшего, старикана я не видел минимум лет пять. От кого-то слышал, что Чемпен угодил в инвалидное кресло из-за обострившегося ревматизма, но не исключал элемент баек, и даже как-то не потрудился задать вопрос вездесущему Фиделю, что стоял рядом, намереваясь, в конце концов, подняться. Мне по большому счету было насрать, на изменившийся в одночасье расклад, где представления перестали соответствовать действительности, как насрать было и на судьбу Дастина, в пределах коляски или за ней. Другие беспокойства, теперь взвившиеся внутри, куда значительнее осаждали прежнее безразличие, и, последовав за Кармоном, я мог надеяться только, что грядущие перемены связаны не с восточной стороной штатов.
На террасе, в тени и без того не жаркого сегодня солнца, сырой и по-настоящему тяжелый воздух чувствовался настойчивой свежестью, навевая определенное желание зайти под согревающие лучи или потолок за дверьми виллы. Я выбрал уверенно второе, окинув деревянные помосты беглым взглядом на претензии к пропущенным мимоходом приветствиям, но определив всех немногочисленных присутствующих, как хуй знает кого, толкнул от себя тяжелые створки арчатых дверей. Естественно не сомневался ни разу о масштабах и величине ожидаемых изысков, как следствия бескрайнего потока материализованного бабла, встречая убранство виллы само собой разумеющимся явлением, с отличительной чертой лишь в выборе декоративных элементов. Я кивнул Фиделю на его слова, о том, что мы найдемся позже, и направился по коридору прямо, расходящемуся в обе стороны, встречая людей в помещении несколько чаще, чем во дворе. В общем, намечающаяся сегодня гулянка навскидку насчитывала мною не более двадцати человек, но отличаясь своим неожиданно полным составом, заставляла теряться в сомнениях и поисках возможностей их развеять.
Слишком многого от Кармоны ждать не приходилось, работая на Орландо, он вспоминал свое место в стенах, подобных этим, зато, примеченная мною фигура Варгаса не имела права остаться без внимания, в клубах зависающего над его головой дыма. Дамиен прилетевший, как и я, из штатов, последний раз говоривший со мной о делах в жаркой Флориде, где стакан ледяного фреша обходился тогда ценником двух галлонов бензина, удобно расселся на черной софе с резными подлокотниками, спиной ко входу, а значит ко мне. Я хлопнул его по плечу, подойдя ближе, склоняясь, будто желая что-то сказать, но вместо этого простого и ожидаемого, выдернул из зубов Варгаса тлеющую приятным ароматом сигару, нагло присаживаясь рядом на спинку софы, чтоб с удовольствием смаковать кубинский табак под выраженное мне, грубым испанским, пожелание сдохнуть.
- Это утешительный приз за последнюю партию, - речь шла о покере, сыгранном в тот неудачный октябрьский вечер на веранде дома в Палм-Бич, из-за чего Дамиену уже полгода отходит с меня полтора процента прибыли с Пенсильвании. Я улыбался нахально, глядя в обернувшееся лицо Варгаса, что перетянула саркастичная усмешка и вредная гримаса, тотчас после моих слов изливаясь ядовитым ответом.
- Vete a la polla! Расплатишься двумя апрельскими процентами, - заявление в лучших традициях куска дерьма, о чем я не упустил шанса сообщить приятелю, выдыхая дым носом и поднимаясь, чтоб обойти софу, уселся теперь по-цивильному, удобнее для назревающих между ожиданиями вопросов. Меня, от нехер делать, волновала истинная причина этого сбора, грозящаяся стать всеобщим сюрпризом, а потому к глобальной теме в обществе Дамиена я подошел сразу же, отыскав предлог любопытный нам обоим.
Произошедшее в Алабаме, подконтрольным штатом на счету Варгаса, датировалось месяцем ранее, как раз в то время, что я встречался с Перкинсом в Вашингтоне, о чем узнал значительно позже и проявил предусмотрительный интерес. Сразу несколько фур транспортной компании под началом сидящего рядом приятеля были остановлены на границах Тенесси, Огайо и Эллинойса федеральными маршалами, вовсе не за спасибо фортуне, но с наводками в полдня отличающимися во времени. Рич, насколько я знал, прибыл именно поэтому, разыграв целый групповой иск на возмещение причиненного ущерба, не столько из-за каких-то потерь, сколько шумихи ради. Кароче, без особых подробностей, Варгасу это ничем хорошим не улыбалось, примерно, как и мне, проблема с Миллером в трех штатах, вот от чего я рассчитывал получить сейчас не дюжее взаимопонимание, обозначая свою информированность и спрашивая о Мартине, который в первую очередь контролировал эти нюансы. Логика была незамысловатой, ведь если старший Гальярдо уже прояснил с Дамиеном основные моменты – тема, по которой Варгаса вызвали в Колумбию при рискованной ситуации в штатах, превышала прочее основополагающей значимостью. Сконцентрировавшаяся физиономия приятеля же демонстрировала мне полное отречение от мирского, под славным занятием раскуривания новой сигары. Он отвлекся, выпустив прихваченный губами дым, за минуту до того, как рядом нарисовался высокий и незнакомый мужчина, приглашая в обеденный зал, вторив моим же догадкам поясненным через разговоры с Гальярдо.
- Ты же знаешь Мартина, он всегда входит в положение, - Варгас пожал плечом в оконцовке, поднимаясь с места, и рождая своими словами не озвученный мною комментарий, о всепонимающем старшем Гальярдо, по чьей добросердечной улыбке вырезали всех членов семьи Эдвардаса у него на глазах из-за левой оплошности в Орегоне. Наисвятейший Мартин мать его Римский.
Мы достигли каждый в своих мыслях залов с размашистыми окнами, и столами не менее широкими, укрытыми и уставленными всей жратвой Колумбии, как мне казалось, садясь туда, куда каждому из нас приглянулось - лично мне у середины по соседству с беседами Фиделя. Кармона и здесь нашел благодарную публику, о чем-то споря Гэвином напротив, если память верно трактовала его имя, а завидев меня, пустился на новый круг, подбиваемый неприкрытым стебом и стаканом холодного коньяка. Еще минут через десять стол со всех сторон лишился пустующих мест, а во главе разместились Гальярдо, окружая своим присутствием, кажется, еще больше постаревшего Орландо. Несложные подсчеты делали его приблизительным ровесником моей матери, а опалая, ссохшаяся, но смуглая кожа с исчерченными по лицу морщинами - дальним родственником абрикосовой косточки. Меня же такие сравнения априори делали человеком, чей третий стакан коньяка в обществе Фиделя стоило употреблять только после плотного обеда, особенно, когда поднявший за своим местом в воздух бокал вина Серра, поприветствовал всех собравшихся, как одну большую семью. Старческое слабоумие в нем проявлялось исключительно нотками сентиментальных бредней, но за благосклонность этого, нравившегося мне мудрого хрыча, тут вообще никто не возражал называться братом.
Главную тему традиционно разыгрывали в начале всех сборищ, и сегодняшнее не стало исключением; минут пятнадцать спустя общего пресыщения и легкой расслабленности, инициативу от Орландо перенял, располагающий к себе одной интонацией Мартин. Его речь способна была вводить в легкий транс своей доброжелательной и ровной неспешностью, что ощущалось на предмет эффективнее, когда полдня провел в перелетах, поездках и ожидании. Отведя наши мысли от еды и бухла, Гальярдо перешел к той сути, что сосредоточилась на границах Ирана и Пакистана, касаясь последовательно проблемы будущего перебоя с поставками оружия, сменой прежних договоренностей, маршрутов и затрат. Позже к нему присоединился Луис, и, весь учиненный на месте ажиотаж, поднялся столбом пыли, не оседающим следующие четыре часа. До решения спорных моментов, удовлетворения запросов каждого, разъяснения и заключения взаимовыручки с максимальной выгодой и всплывающими подводными камнями, опустел не только стол, но и бутылки, в противовес забитым до отказа пепельницам и шумящим от излишнего головам.
Я был бесконечно рад, когда наконец условившись порешать оставшиеся мелочи завтра, мы облегченно выдохнув разошлись, и провели остаток вечера в компании покера, составом в несколько уже перечисленных ранее знакомств. Около полуночи я свалил на другую часть территории Квинта Марьреа, туда, где гостевые домики выстраивались в ряд аккуратными светлыми стенами, почти вплотную друг к другу, и оказавшись в своем, впервые за долгое время, позаботился разыскать среди выгруженных у постели вещей второй мобильник. Все эти сутки у меня в кармане подозрительно безмолвно покоился рабочий телефон, из-за чего сунувшись к личному я ожидал увидеть как раз подобие того, что там оказалось. Пропущенные звонки Пратт с количеством, намекающим на свершившийся пиздец, даже на пьяную голову доступный к пониманию, обязывали на ответный вызов девушке, который я собирался совершить уже в следующую секунду, пока тишину дома не прервал знакомый голос и стук в дверь. На пороге стоял Кармона, не слишком уверенно раскачиваясь на месте, с бутылкой виски в руках, и издавая радостные звуки на манер в говнище ужратого человека, которому стоило бы остановиться еще парой часов назад, отступил из проема в сторону, выводя на свет прихожей двух незнакомых мне девушек.
- Смотри кого я привел, - сломанным, но довольным голосом уличного джентльмена, Фидель кивнул мне на улыбающихся, и хуй знает откуда взявшихся на вилле девок, а после подтолкнул их вперед, приглашая войти с моего не озвученного согласия, как будто бы я когда-то был против.
Поделиться408-04-2019 20:40:12
Без предупреждения меня макают в густые и вязкие чернила бесчувствия, удерживают насильно за шею, пока я не наглатываюсь и смирнею, перестаю двигаться и растворяюсь в обволакивающей черни, рассеиваясь и оставляя после себя утихающие круги на поверхности. Мой камень брошен и утоплен. Следы на глади рябятся и морщатся недовольно, нехотя повторяя сбивчивый и хаотичный ритм шагов, давно утерявший такт. Отдающиеся снаружи движения пробиваются сквозь трясину и топь – единственное, за что цепляются ощущения и откладываются бесхитростные воспоминания. Меня волочат небрежно, неряшливо придерживают под плечами с обеих сторон, обрекая ноги заплетаться и спотыкаться на пути. Не в силах договориться и свалить ношу на кого-либо одного, а потому тащат на пару те, на кого я упала, потеряв сознание. Лишь получасом позже изнеможенные умы посещает запоздавшее решение: обобрать и кинуть как есть, обойдясь свистнутым телефоном и поделенным пополам мелким налом. Но бросить начатое не осмеливаются, тащат дальше, подначиваемые первоначальным замыслом, который не медлят превратить в жизнь по приходе.
– Бля, ну и туша, – мое скорченное тело оказывается на заваленном гниющим мусором полу, скрытом под отсыревшими пластами картона, мягкого и прелого. Однако удар затылком о жесткую в противовес стену выходит сильным и задерживает приход в сознание на долгие минуты глупых и скабрезных подъебов, понимаемых, впрочем, с полуслова, так и недосказанных до конца – все завершается глухим и недалеким смехом. Пересчет денег, попытки угадать пароль. В итоге оживленная болтовня сводит свое внимание ко мне, и оказываюсь в импровизированном ритуальном полукружье на алтаре из гнилых коробок. Валяясь в неказистой позе полулежа, я не слышу, не реагирую на первые прикосновения – пробные, где-то даже несмелые и до абсурдного робкие. И тем самым развязываю руки, призывая своим тотальным бездействием в отключке забираться под свитер и к застежке на ширинке. От задранного до груди края я резко мотаю головой в отрицании, но едва ли жест остается замеченным. А сведенные вместе бедра при попытке стянуть джинсы воспринимаются чем-то закономерным, мизерным препятствием, лишь заводящим толпу. Только на грубых тисканьях я очухиваюсь дерганно, лихорадочно оглядываясь, шарахаясь от каждого незнакомого и искаженного в издевке и непотребстве лица.
– Нет! – громко и навзрыд. Жмурюсь, не разлепляя глаз и стараясь подобраться и сжаться в недосягаемую точку. – Не надо! – сгибаю колени неумело, руками судорожно одергивая свитер и пытаясь поднять с икр джинсы обратно. Пробивает озноб, и меня изнутри колотит в припадке, я шепчу, говорю, кричу, заклинаю, шевелю одними губами просьбы и мольбы меня не трогать и оставить. Хватаю себя за плечи и отмахиваюсь от невидимых рук, постепенно, но верно раскачиваясь в истерике. Сознание делится надвое, где бо́льшая половина – ноющая боль в затылке, определяющая слепой аффект и уклонение от попыток что-либо предпринять себе на пользу. Хотя на некоторое время результат появляется. Впечатление ложится на помятые морды нарков оторопью, минутным удивлением, неминуемо переходящим в смех и готовность унять мои крики в угоду себе, как только я устану лихорадочно дергаться. – Пожалуйста… – страх заставляет хныкать и скулить, я хватаюсь руками за голову и зажимаю уши, сгибаю к груди колени и прячусь меж них, отчего-то наивно надеясь, что после тысячи повторений все пропадет и исчезнет, будто так и случается, стоит лишь поднажать и попросить громче, упорнее. Только окружение нихуя не спешит меняться. Напротив, я слышу глумливый хохот вперемешку с короткими смешками, тычками в ноги и в бока. Я жмусь в стену и плачу, не в силах думать и осознавать необходимый минимум. Как же. Напрасная затея, провалившаяся как год назад. Доведя себя за считанные минуты до исступления, я проваливаюсь в прошлое, в ту ночь, когда меня изнасиловали. Кричу в унисон с той мной, которой не удалось спастись, и переживаю миг отчаянья, пока меня с силой не поднимают на ноги.
– Хватит орать, сука! – устоять не удается, и я падаю мешком обратно, раскрываясь и позволяя к себе приблизиться. Рывки руками и ногами тщетны. Сперва удается отсрочить неизбежное и уебать с ноги пару раз подобравшимся, однако очень быстро меня не щадя и болезненно сдерживают. Крики переходят в вопли и визги, а конечную попытку заткнуть мне рот ладонью я вывожу на криз истерии, впиваясь зубами в грязную и вонючую руку, прокусывая кожу до крови и судорог в челюсти. Ощутить триумф и ослабшую хватку не успеваю, лишь сглатываю, отпрянув назад. За выходку плачу сильным ударом по виску, и я второй раз за сутки теряю сознание. Спустя долгие мгновения беспамятства меня настигают сны: мутные, темные, размазанные засохшим маслом на испорченном, не единожды переписанном холсте. Образы накладываются друг на друга, просвечивая, искажаясь, выворачиваясь наизнанку: то тороплюсь к Ленни и брату, подбирая по дороге таксиста, то уговариваю Бьянку разродиться быстрее и отдать ребенка Билли. Видения меняются стремительно медленно, продолжительно быстро. Сквозь сон чувствую холод, и он проецируется в подсознание, оборачиваясь для меня сильным мерзлым неудобством, кроме огретого затылка, заломанных рук и моего пребывания в притоне в целом. Неосознанные потуги вырваться, очнуться прогорают. Удар выходит чересчур сильным: после недолгих попыток привести меня обратно в чувства, оживить и осуществить задуманное меня оставляют на произвол судьбы, скоропостижно теряя интерес к имеющей все шансы откинуться прямо здесь. Никто не хочет рисковать и брать ответственность тащить наружу и заметать следы. Враз угас энтузиазм, и поубавилась прыть. Предельное невнимание ко мне, взгляды сквозь пальцы, отводы глаз, хотя некто особо щепетильный набирается духу и отворачивает лицом к стене, чтобы, вероятно, своим видом не взывала к остаткам проебанной совести.
О своем положении сужу с трудом: кое-как размыкаю отекшие веки, опрометчиво стараясь пошевелиться. Очень скоро жалею о поспешности решений и замираю, закрывая глаза. Концентрирую внимание на дыхание, но раскатистый стук сердца разносит фокус по всему пространству. Мне кажется, что это слышат все. Может, еще не до конца понимают, но с минуту на минуту вернутся и увидят, что я прихожу в себя. Закрываю глаза и заваливаюсь ближе к обветшалой стене с проломанной дырой гипсокартона. С языка просится «пожалуйста, кто-нибудь», но я прикусываю и глубоко – до сиплого хрипа в легких – выдыхаю. Такова альтернатива затяжному плачу, увязшему внутри. Я лежу, притворяясь не то спящей, не то мертвой, и чаянья частично оправдываются. Никто не бежит, не срывается с места. Убеждение, что про меня забыли, крепнет. Однако сомнительный успех приглушается к нарастающему звону в ушах. Шумное гудение и тяжесть от переносицы до затылка. Я приоткрываю глаза в стремлении рассеять ощущения и упираюсь взглядом в задвоенную трещину у надколотого плинтуса, зашедшегося перед взглядом ходуном. А через минуту меня тошнит, и я блюю пятьдесят на пятьдесят, кое-как успевая наклониться вперед и выдавить мимо себя, но все-таки задевая и нити слюней и желчи вешая на грудь. Кашляю тихо и глухо, собирая во рту всю горечь и заставляя проглотить. После настигает разбивающая в щепки слабость, измельчающая до пыли и втаптывающая прах в скрипучие половицы. Я проваливаюсь в натянутое подобие рыхлой дремоты. Минуты встают напротив часов, заглядываясь на целые дни. Изредка осознавая себя, я едва ли в состоянии определить по количеству света время суток. Поначалу обрушавшееся бессилие держит на коротком поводке полусознания, но после страх навязывает безучастие к происходящему. Я в ожидании предрешенного, каких-либо изменений, боясь навлечь на себя худшее. Довыебывалась. Поторопилась. Поспешила. Снова не подумала и плевала на предосторожности. Поводы корить себя вырастают друг за другом. Съедаемая упреками, лежу и, не замечая, плачу. Плачу до тех пор, пока теплые слезы не сливаются с теплом где-то ниже, подо мной. Обмочившись, понимаю слишком поздно и срываюсь на затяжной скулеж, но мой тихий протест остается наедине со мной. Я засыпаю несколько мягче. Щадящий измор без мук.
Удаляющийся топот, затихающие крики и хлопки дверью. Следую своим же указаниям и не дергаюсь почем зря. Может быть, не поделили что-то между собой; может, их что-то спугнуло. Любопытства ни йоты, я остаюсь верной себе и врастаю в пол, превращаясь в часть убогого интерьера, увечный фрагмент. Одновременно уживаюсь с бездействием и абсурдными надеждами на спасение. В какой-то момент забываюсь настолько, что решительно копошусь на себе ладонью в поисках телефона – стоит лишь набрать, к примеру, Маркуса и выбраться из этой помойной ямы, но осекаюсь и прижимаю руку к влажному паху и жмурю до рези глаза. От накатившего приступа неистовых покаяний отвлекает спонтанно появившийся запах гари, будто бы и присутствовал здесь всегда вместо сыри и гнили. Несколько минут не придаю значения по инерции, но нутро бьет тревогу и заставляет подняться с места в панической тряске и с потерей баланса. Опираясь на стену, мотаю головой, смахивая подступившую к глазам темноту от резкого подъема. Затекшее тело слушается неохотно, но я заставляю себя ступить второй шаг, третий. Где-то слева трещит, и из соседней комнаты вырываются всполохи огня. Швырком шарахаюсь в сторону и врезаюсь бедром в угол стола, тут же сгибаясь пополам и застонав от боли. Инстинкты торопят на выход, но куда, блять, идти? Рыскаю взглядом и суюсь в незаблокированную дверь с проходом дальше. Ориентируюсь по принципу «где нет огня, туда и пиздую», проклиная ебаный бесконечный барак вслух и в мыслях. Уже не хватает воздуха, я задыхаюсь, ковыляя от одной опоры к другой, позабыв, сука, обо всем, кроме потребности выбраться. Дышу на износ через рот, замедляясь. Глаза слезятся, и я передвигаюсь вслепую. Скопленные на марш-бросок силы иссякают, закашливаюсь рвано, прерывисто. Слышу свои же крики о помощи, подаваемые, наверное, из последних надежд. Тем не менее они находят оклик в человеке, чей силуэт я едва различаю через дым и размахиваю ладонью перед собой, по-дурацки стараясь разогнать помеху парой жестов.
Улица встречает мрачным холодом и темнотой. Меня выводят, аккуратно придерживая, готовясь в любую мою осечку подхватить на руки. Упорно иду, упрямо передвигаю ногами, прикрывая лицо от слепящих фар подоспевших машин. В последующие минуты вступаю в череду попечительной эстафеты: принять, осмотреть, передать другому. Так, отвечая на главный вопрос «есть ли в доме еще люди?», отрицательно качаю головой, скорее полагаюсь на нежелание оказывать какую-либо помощь возможным пострадавшим, не сумев переступить себя и вынужденное положение здесь и сейчас.
– Пратт? – знакомый голос выхватывает из пустых зацикленных на горящем доме раздумий, – что ТЫ здесь делаешь? – оборачиваюсь на Коэна, туманным взглядом смотря не то на него, не то сквозь. Хиггинс в тщательно скрываемом замешательстве, я же стараюсь меньше. – Ты в порядке? – дежурный вопрос не к месту, но это единственное, что занимает повисшую паузу. Я не оправившись, мнусь с ответом, любыми словами, раскрывая рот и теряя дар говорить связно, а потому невольно отмалчиваюсь, едва-едва кивая. – Я сообщу Маркусу, – убеждает в необходимости предпринять что-либо скорее себя, чем меня. Я пожимаю плечами отчужденно – сказывается потрясение, выливающееся в вполне себе безобидное ожидание с перерывами на короткие срывы и слезы.
Поделиться508-04-2019 20:40:27
Утро в преддверии рассвета, затянутого густым войлоком сырого тумана, застало меня из окна гостевого домика в шестом часу, когда я безо всякой необходимости и продуманного желания отошел ото сна с тяжелой, помутненной головой. Ушедший вечер, а с ним и шумная ночь оставили мне памятным традиционное похмелье, отчаянный сушняк и две последние сигареты в пачке, лениво скрашивающие нудное безделье под уговорами поднять себя с кровати. Идти было некуда, по крайней мере, так я считал значительную часть потраченного впустую времени, пока приходил в себя, и ровно до того момента, когда в начале девятого случайно не повстречался с Луисом, прохаживающимся по трескучему гравию своего безмолвного сада на заднем дворе виллы. Предваряя это полезное событие в мучительной скуке ограниченного пространства, доставшегося мне напополам со следами вчерашних развлечений и незнакомой, бесшумно спящей на подушках девушкой, я успел достоверно убедиться в обыкновенном отсутствии Фиделя, присущем ему всей одаренностью живой натуры. Когда и куда приятеля унесло в середине запойной ночи, интересовало меня лишь ввиду утраченного утреннего общества и должной солидарности, за неимением которых перспективы, навеваемые промозглой мартовской улицей, переставали смущать окончательно. Я отправился прогуляться без цели и планов, минуя череду небрежных, ускоренных сборов, и оказался на свежем, неприятно пронизывающем влажностью воздухе с мелькнувшей мыслью забить на открывшийся энтузиазм и вернуться обратно.
Первым, встречающий меня туман, расползшийся по Квинта Марьреа, местами рассеянный и прозрачный, висел повсюду довольно низко, пригибаясь к земле и не слишком нарушая видимость, в полном безветрии, создавал необычайную тишину. Она плотно давила на слух хуже любой автомобильной эстакады, вырывая из пространства звуки и усиливая их громкость до каждой мелочи, эхом отскакивая из-под моих шагов шорохом, хрустом и приглушенным стуком. Я одновременно отдыхал при этом эффекте и уставал, не утопая в какой-то возвышенной ценности момента, и прагматично касался исключительно потребности воссоединения с цивилизацией, с бутылкой пива или новой пачкой сигарет, в объятиях удобного кресла гостиной виллы или на борту самолета Богота - Филадельфия. Дела здесь были почти завершены, как я для себя вполне представлял, и оттого пренебрегать гостеприимством Гальярдо не хотелось вдвойне, как и лишний раз пересекаться с этими ублюдками. Ненависть к Мартину постепенно осела, но так и не отпустила меня с февральского распоряжения, сковываясь только уговорами Фиделя сдерживаться, не проявляя ее так показательно. Будь в моей власти лично всадить старшему Гальярдо несколько пуль в башку, я бы непременно начал с его жены и детей, не в назидание и какое-то там громкое заявление о морали, а по-простому, из чувства желчной, взбесившейся гордости к лицемерному, заигравшемуся в императора уебку.
Мое настроение, впрочем, улавливал не только Кармона, но и Луис, прознавший благодаря своей наблюдательности намного дальше положенного ему для моей безопасности порога, о чем я узнал все так же в начале девятого часа, ненароком заметив его осанистую фигуру в нескольких метрах от себя. Я почти дошел до главного здания возвышающейся впереди виллы, где тумана пребывало ощутимо меньше, точно его кто-то разгонял, и притормозил в некотором колебании, прикидывая, стоит ли вступать в разговор или пошел он ради спокойствия нахуй. Выбор мне ограничили, сразу после того, как в незыблемой тишине сада приветственные слова Луиса раздались объемным басом, с такой интонацией, словно Гальярдо никогда и не сомневался, что я здесь нахожусь, меряю рядом тропинки и жду заветной минуты нашего с ним уединения. Мужчина подозвал меня, сам неспешно подходя ближе, с руками заключенными в замок за спиной, и в хорошем, проникающем сквозь грязную пелену облаков свете, я различал его серьезное, давно разучившееся улыбаться, серое лицо. Он будто беспрестанно о чем-то внимательно думал, и своей собранностью провоцировал оставлять развязные поблажки за пределами текущего с ним разговора, за что я в особенности не искал с ним диалога, привыкший со всеми держаться на короткой дистанции. Луис меня угнетал, всем своим видом, всей чинностью, с которой приходилось считаться, а как человек, двадцать лет отдавший армейской службе в родной Колумбии, и вовсе с годами становился до крайнего невыносимым. Он протянул мне руку, временно расцепив свою конструкцию из пальцев, и, пожав ее, пригласил пройтись, задавая направление обратное моим внутренним стремлениям.
Я не начинал первый, прекрасно зная, что от меня подобного не ждут, к тому же, не испытывая никакого льстивого воодушевления, и вместо того поднимал со дна все задавленные годами правила тактичности и верного тона, дабы угодить и быстрее отъебаться от Гальярдо с его любовью церемонного обращения. Единственный плюс Луиса состоял для меня лишь в том, что человек он был весьма прямолинейный и точный, а потому, не смотря на нехилую высокомерность и важность, к сути разговора преступал с первых же слов, рисуя ту известную ему картину, которую впоследствии предстояло подтвердить или опровергнуть.
- На востоке проблемы, и они тянутся за тобой через три штата уже несколько лет. Это проблемы твои, мне до них нет дела, но за последние полгода я фамилию Миллер слышу чаще, чем голос жены. Не думай, никто из нас не хотел лезть в это, но теперь наркоконтроль изъял четыре фуры, а две недели, которыми тебя обеспечили на разрешение ситуации кончились позавчера, - Луис смотрел прямо перед собой, проговаривая каждое слово с особой тщательностью, в такт размеренному и четкому шагу, словно прибивал меня к месту, отчитывая как пацаненка, и этим намеренно поддевал, накаляя атмосферу. - Я очень рассчитываю, что ответ ты привез с собой, раз хватило смелости прилететь сюда и самовлюбленно трахать девок на пару с Фиделем. А если ты рассчитываешь на его голос в будущем - он тебе не поможет. Последнее было произнесено Гальярдо с взвешенной едкостью и цинизмом, хоть и выдавалось за тонкое замечание, способное наверняка вывести меня из равновесия, и в ту же минуту оправдавшее свой ебаный расчет. Отбросив намерения перетерпеть и лаконично увернуться, я со злостью усмехнулся, выдерживая паузу и переполняясь грубой дерзостью от задетой гордости и извращенного чувства справедливости, так или иначе, игравшего не малую роль хотя бы даже в глазах Орландо.
- Мы оба знаем, что за две недели такое говно не разгребается. Кроме того вы нихуя не потеряли, - я огрызнулся довольно резко, но чем дальше говорил, тем сильнее убеждался в собственной правоте и безнаказанности, сопоставляя очевидные факты, развязывающие язык, - я выполняю свои обязательства, Луис, и я принял меры не снимая с себя ответственности и расходов. Как ты правильно заметил, это мои проблемы и я их решу, - сказанное с нажимом и отсылками к раздраженности тотчас вызвало в Гальярдо удовлетворенный, гаденький вид, тенью пробежавшийся по лицу, а последующий короткий вопрос мужчины властно потребовал от меня конкретики и объяснений.
- Транспортировкой временно займется байкерский клуб в Пенсильвании, свяжут с Нью-Йорком в двух направлениях. Порт примет на себя основную нагрузку, оставшаяся часть отправляется на частных авиарейсах. Вдаваться в подробности я не собирался без упорного приказа, и даже озвученное почти цедил сквозь зубы, всецело противоположно следуя советам Кармоны. - Что до Фиделя, мне плевать на его голос, отмашку все равно дает Серра, а вы с Мартином, как по мне, немного зарвались, - настала моя очередь к надменному удовольствию, от произведенного на Луиса эффекта, в котором наглость, перешедшая все границы, расставляла новые ориентиры и меняла настрой диалога в очень дерьмовое русло. Я пиздецки не терпел, когда мне угрожают, а именно этим Гальярдо и занимался с легкой руки рассчитывая приструнить меня и в отношении кузена, тогда как безропотно подчиняться я так же не терпел последние десять лет. Не признавая своей вины по части нарушенных договоренностей, я не принимал, в том числе, претензионных высказываний и деспотичных прещений, опрометчиво стирая условия всякой субординации, и просто даже из особого наслаждения проникался азартным вызовом посмотреть, что из этого выйдет. Ответная злоба от моего нахальства исказила прежние терпеливые черты младшего Гальярдо, добивавшегося как раз такого расклада, с единственной оговоркой недооцененного хамства и бескрайнего похуизма, которые я с великой демонстрацией пихал ему в глотку. Никогда не был безрассудным идиотом, чтоб класть хуи на риск и собственную безопасность, однако сегодня увенчанный похмельем, попавший в неудачную для мирных бесед минуту, я ощутимо перегибал палку, понимая, что Луис мне таких слов не забудет. Остановившись посреди тропинки, он глядел на меня презрительно, с вольно читаемой враждебностью, а после стал говорить громче, отчеканивая звуки увесистой жесткостью.
- Скалишься все еще на нас за Веласко и бывшую свою суку? Я считал тебя умнее и дальновиднее. Ты нас благодарить обязан, что Гальярдо заботятся о тебе и присматривают, но раз просишь самостоятельности я тебе ее гарантирую, - изложив свой заключительный комментарий, Луис не постарался дождаться моего ответа, напротив, подчеркнуто развернувшись, бодрее зашагал обратно к вилле далеко не прогулочной походкой.
- Иди нахуй, - я харкнул ему в след все свое уважение, ничуть не беспокоясь о том, что окажусь услышанным, и, смотря на его спину с мрачным, подавляемым бешенством, в котором мы оба остались после этой внеплановой встречи, прикидывал как скоро мне аукнется этот сраный, фальшиво поданный карт-бланш.
Пребывание на Квинта Марьреа последовательно подошло к своему логическому концу, разве что несколько раньше, чем я предполагал, так как после разговора с Гальярдо, я сразу вернулся в гостевой домик, забирая оставшиеся вещи и намереваясь выехать в Боготу. Колумбия заебала и вымотала меня на фоне прочего внушительно, и тот дополнительный день, который еще можно было провести на ее территории, я вычеркивал нахуй из расписания, мыслями давно находясь в Фили. В дверях, на выходе столкнувшись с Фиделем, я без разъяснений угадал в приятеле осведомленность о моей утренней стычке с Луисом, и его же волнением, маскированным за обыденную веселость, согласился проводить себя до ворот, напоследок настоятельно выслушав, что я ебнулся на всю голову. Так и не сумев взять с меня обещания не высовываться и дать ему все уладить, Кармона сердечно налетел с объятиями у открытой двери автомобиля, пожелав удачи с какой-то братской привязанностью, а после скрылся за воротами, когда внедорожник выехал на грязную, разбитую колею.
Перелет до Филадельфии занял весь остаток дня и порядочный кусок ночи, с пересадкой в мокром, облитом дождем Вашингтоне, а потому под утро, приземлившись в нужном городе и сойдя с трапа, я мечтал исключительно о нормальной позе для сна, успев на борту отпиться любимым коньяком. О звонках Сири, почти два дня назад оккупировавших мой телефон предвестниками или пустякового доеба или полного пиздеца, я в переплетениях времени и насыщенных событий тупо забыл, впервые наткнувшись на это осознание уже в салоне автомобиля, везущего меня в пентхаус. Успокоив совесть тем, что будь это что-то срочное мне обязательно позвонила бы Бьянка, а то и вовсе сообщила охрана, я, забив окончательно и отодвинув вопросы к скорому приезду, добрался до дома, ленясь выискивать мобильник для контрольного обзвона.
Уже через сорок минут испуганный и бестолковый взгляд домработницы, впивающийся в меня с той силой, с которой обычно смотрят на решительное спасение, умоляюще отразился и в ее высоком голосе, по стандарту мечущему все без разбора в длительных причитающих демагогиях. Спустя только пару минут утомленного игнорирования и уставшего безразличия, когда слова женщины не воспринимались мною в принципе на любом из доступных ей языков, на пути ко второму этажу и своей стремительной цели, я, наконец, прислушался, поднимаясь по ступенькам и тормозя у перил.
- Что значит пропала? Определение Бьянки могло отвечать многому, но ее истерика придавала ясность случившемуся неопровержимым доводом, а оттого переменившись в планах, я вернулся в гостиную, расспрашивая и растолковывая через волнение домработницы, интересующие всем временные подробности. Когда вполне достоверно, при воспоминаниях о беременной жене Тима, история худо-бедно приобрела смысл, я отправил двоих людей к дому благоденствия на севере Фили, в котором мой приемный сын почему-то желал ютиться вопреки врученным ему шансам. Попытка дозвониться до него, Ленни, Билли и, уж тем более, Пратт успеха не принесла никакого, так что из предвещаемого развития событий для паники я оставлял слишком малую толику внимания. Буквально уверенный, что дело скорее всего приняло оборот праздничной пьянки, глупой неприятности или массовой дурости, я никуда не собирался, до кучи вляпавшись в непременно сиюминутную любовь собственных детей, от созданного шума поймавших меня на диване и этот самый шум в сотню раз приумножавших. Когда по прошествии полутора часового расследования мои ребята отзвонились практически ни с чем, сообщив только о родившихся у Тима близнецах, какого-то хуя пребывающих в их лакшери районе, в условиях атипичных чему-то нормальному, я вызвал платную неотложку и оплатил по давним связям с частной клиникой все необходимые услуги, велев ребятам переправить Ленни и детей в целости, даже если ради этого их придется связать при попытке сопротивлений. Исчезновение Сири же легло тревожным отпечатком на мои спокойные расчеты, где собранные факторы теперь не никак вписывались в узкие реалии сжатой истории. Я подключил Райана и часть службы безопасности на поиски девушки, погружаясь все значимее в молчаливое и недовольное настроение, до самого вечера ожидая известий, перехотев спать, и занимаясь работой по клубу, старательно отбрасываемой в предыдущие пару недель.
К концу дня прекратив при звонке телефона изучать глазами дисплей, я привычным ответил на входящий, ожидая услышать Ханта, кого-то из его парней или моего бухгалтера с его южным акцентом, но никак не голос Коэна, который и признал не сразу, переваривая смысл полученной от него информации. Глухое беспокойство до этого поселившееся внутри недоверчивой паранойей после ссоры с Луисом, отпустило, когда самый хуевый вариант для Пратт перестал мерещиться опрокинутыми опасениями, и я поспешно вышел из дома, садясь за руль и выезжая к северу города.
Свернув на названную в адресе улицу, я понял, что мог бы найти необходимое место безо всякого навигатора, по одному только красному зареву, заливающему половину неба в этой части района. Охваченный огнем и черным, вьющимся дымом дешевый панельный дом, едва проглядывался с подсвечиваемых боков, через облепившую его толпу случайных зевак, копов, пожарных, и медиков, развернувших по периметру за желтыми лентами свой спасательный лагерь. Подъехать ближе, чем на сто метров, я не стал даже пробовать, сгоняя машину к обочине и паркуясь, чтобы после пешком проследовать в эпицентр суматохи. Пострадавших, по-видимому, было не много, и главный риск исходил от самого дома, угрожающе обещавшего перекинуть пламя на соседние лачуги, через сухие деревья и бесполезные заборы. Я дошел до ленты, на ходу набирая номер Хиггинса, но прежде, чем мне потребовался ответ, я увидел объект своих поисков в обществе приятеля, махрового пледа и пластикового стаканчика, разместившийся на краю распахнутого настежь медицинского фургона. Подняв ленту и не обернувшись на призывающие оклики дежурных офицеров, я добрался до Коэна и Сири, в удивлении и абсолютном замешательстве, переводя взгляд с одного на другого.
- Что здесь произошло? – выбрав, в конце концов, источником своего допроса Пратт, я пристально следил за девушкой, замечая ее растрепанный, истеричный вид, а затем и кровь местами, вперемешку с грязью и общим потрясением. - Сири? Молчание мне в ответ заполнил Коэн, поделившись имеющимся у него куцым запасом ничего не объясняющих данных, а затем и вовсе оставил нас одних, возвратившись к своим прямым обязанностям. - Как ты попала в этот дом? Бьянка сказала ты уехала к Ленни... Эй, - привлекая к себе ее интерес, и замечая, что завоевать успех в этом деле будет сложно, я приподнял лицо девушки за подбородок выше, с участием добиваясь реакции и необходимой вменяемости.
- Мисс Пратт? Заполните бланк для дальнейшего оказания помощи и возможной госпитализации, – женщина, появившаяся рядом, уже просовывала в руки Сири картонный планшет с ручкой и бумагой, нарушив этой встрявшей прихотью на секунду воцарившееся понимание.
Поделиться608-04-2019 20:40:34
Минуты ожидания – зерна; всполохи огня – массивные жернова. Мельница пожара перемалывает с трескучим грохотом дом, созданный будто из картона и теперь сминаемый в свалку из головешек, пепла и сажи. Огонь кромсает перекошенную коробку, а я завороженно наблюдаю за ярким пятном диких и безумных плясок, отождествляя себя с куском содранных и истлевших обоев внутри, сгоревших дотла. Спина – смятая бумажка. Уставшее тело еще помнит шаги, шаткие и неуверенные, но я определяю себя в тугой и неподвижной статике: сижу, не шевелясь, лишь глаза бегают, мечутся вслед за языками пламени, играючи вырывающихся под самое небо. Подступающая темнота вечера рисует и накладывает рамки и поля: я смотрю точно перед собой, навязывая одну и ту же картину, упрямо превозмогая резь в глазах. Те зарастают болью и слезами, закрываются, и внешний мир предстает передо мной плывущим маревом. Переливчатые цвета и блики. Я опускаю голову на грудь и жмурюсь в приютившей меня темноте, едва ли понимая, какой сейчас час. Квота доступных мыслей исчерпывается в инстинктивном стремлении вытащить себя из огненной западни, после заканчиваюсь разоренным сознанием. Все разумные решения убраться подальше от опасности гибнут в нарочном и безрассудном желании досмотреть до конца, пока от здания не останется горка углей. Гулкий стук между висками накручивает необъяснимое предчувствие, избавляя меня от необходимости размотать клубок событий назад во времени и вспомнить о родах Ленни, срочной дороге и едва не обернувшимся фатальным столкновении с толпой уебков, чьи лица стирает огонь и запечатывает дым. На своем еще ощущаю жар и копоть, ладонью шкрябая по щеке и оттягивая кожу вниз. Поломанные ногти царапают подбородок, и я прихожу в себя, все еще видя рядом с собой Коэна. Пропадая в минутах, часах оцепенения, не могу охватить временной промежуток ни отдельных эпизодов, ни происходящего в целом. На языке вертятся вспышки вопросов, не успевая сформироваться и вылететь наружу.
– Я хочу домой, – хрипло говорю, ощущая прогорклый привкус во рту и комочки засохшей рвоты в уголках губ. Не знаю, звучит ли мой каприз твердо и сознательно. Не понимаю, какой смысл вкладываю в просьбу и какую подразумеваю конкретику: добраться, наконец, до дома Тима или вернуться к Маркусу. Скорее подразумеваю фундаментальное понятие о безопасности и покое, чувствуя себя неуютно, словно разоблачаюсь в обнаруженной слабости и проступившем бессилии.
– Маркус уже едет, – Коэн отвечает поспешно, ранее полагая, что короткий разговор по телефону не остался для меня незамеченным. Я согласно киваю, принимая скорое и закономерное прибытие Фальконе как должное, угловато рассуждая в неуклюжих мыслях об отсутствии иных вариантов. – Я сейчас, – Хиггинс отлучается всего на минуту, а я мгновенно поддаюсь приступу паники и страху остаться одной, вопреки долгому ступору тет-а-тет с пожаром. Дергаюсь, стараясь приподняться, как Коэн уже возвращается, усаживая меня обратно. Протягивает покрывало, но тут же передумывает, разворачивая самостоятельно и накидывая мне на плечи. Только тогда ощущаю, как дрожат руки и немеют от холода ноги: из здания я выбираюсь в одном свитере и джинсах, превращенных в заскорузлые тряпки. Сжимаю кулаки на уровне груди и дышу часто-часто, сбиваясь и закашливаясь. Тепло дается нелегко. Я скукоживаюсь и вжимаю голову в плечи, оставляя снаружи одеяла только косматую голову. Озябшими пальцами растираю ладони и стучащими зубами выдаю, запинаясь: «н-не могу с-согреться». А Коэн будто ждет моих новых, накинутых ему жалоб, равнозначных способам себя употребить, раз уж невольно берет меня под свою ответственность, пока не передаст меня в руки Фальконе. Вновь уходит и приносит стаканчик с чаем, придерживая тот за края, а обхватываю руками целиком и греюсь, вдыхая исходящий пар и избавляясь от озноба. Постепенно отогреваюсь и сижу в ожидании, не найдясь, что можно сказать. Осилить груз разговора о происходящем не могу, а поднимать отстраненные темы кажется неуместным.
– Что? – поднимаю голову на голос Маркуса, чье появление замечаю только после вопросов, застающих меня врасплох. Растерянно смотрю и теряюсь в ответах. На выручку приходит Коэн, что-то рассказывая – мне неинтересно. Плаваю взглядом в остывшем чае, к которому так и не притрагиваюсь, теряясь в дальнейших действиях. Единственная причина сидеть здесь и ждать – Фальконе. Опорный пункт достигнут. Точка сохранения найдена. А дальше – ничего. Сперва противлюсь жесту, отворачиваюсь в сторону, но все-таки поддаюсь его инициативе. – Да, я ехала к Ленни… – припоминаю необходимость добраться до брата и его жены. – Она родила? Ленни родила? – оживаю и задаю вопросы чересчур горячо и рьяно для пребывающей в закостенелом оцепенении от пережитого. – Я ехала к ним на такси, как только Билли сообщила, и… – не успею закончить. – Что это? – беру планшет и вчитываюсь в заголовки. Буквы разбегаются, строчки скачут. Ручку держу неумело, та норовит вывалиться. Щелкаю ей пару раз. В бегах от потребности что-то решать почти соглашаюсь подписать неведомые мне бумаги, как внутри поднимается протест. Госпитализация? – Я просто хочу домой… – заканчиваю мысль вслух, качая головой. – Со мной все в порядке, – прибавляю в твердости и упрямстве. Поднимаю вверх руки, отмахиваясь и тем самым показывая: жива, здорова, цела и невредима. – Где там пункт, в котором отказываются от помощи? – женщина недоверчиво переводит взгляд то на меня, то на Маркуса, но показывает необходимый раздел, и я размашисто расписываюсь. Всплеска сил хватает ровно на спасение от скорой, нужда в которой крайне преувеличена. Оцениваю свое состояние: могу сидеть, а значит, могу и стоять. Поднимаюсь, как только нас оставляют одних, и тут же падаю, опрокидывая чай в воздух. Нахожу вынужденную поддержку в Маркусе, вцепляясь в его предплечья и переводя на него вес своего скрюченного тела, пропахшего потом и грязью, сдобренного засохшей мочой и рвотой. Та крошится при трении, оставаясь на одежде Фальконе, а я сглатываю, замирая на месте и восстанавливая равновесие. Колени крепнут, темнота у глаз рассеивается. Я стою вертикально и, главное, автономно, утирая проступившую на лбу испарину, несмотря на поздние мартовские заморозки.
– А где Коэн? – отсутствие Хиггинса, чье нахождение рядом определялось прочной константой на протяжении получаса, бросается в глаза. Я интересуюсь, раскрывая плечи, а покрывало сползает, ворохом падая позади меня. – Когда я вышла оттуда… – связное подобие рассказа дается тяжело. – … он помог. Сильно, – считаю нужным обрисовать степень помощи, хаотично жестикулируя и показывая раскрытыми пальцами скорее миниатюру большого взрыва, нежели принесенный плед и чай. Слышу свой голос неразборчивым, а речь – корявой. Оборачиваюсь в надежде найти в скоплении людей знакомый силуэт, но Коэн появляется с иной стороны, держа в руке еще один стакан с чаем.
– Тот уже остыл, – потирает свободной ладонью переносицу, объясняясь, и находит взглядом упавший к ногам пластик. – Все нормально? – тем не менее протягивает мне новый, а я принимаю, проникаясь к нему безграничной благодарностью. Говорю, кривовато улыбаясь, искреннее «спасибо, Коэн, за…» и не успеваю закончить – Маркус уводит меня прочь, я только успеваю отдать стаканчик обратно недоумевающему Хиггинсу. Стараясь снова не наебнуться, семеню ногами, перебираю, пока запинаюсь о выступающий камень на тротуаре и тем самым не вырываюсь и не бросаю Фальконе в спину разбито: «я не могу так быстро идти». Мне перепадает поблажка – до машины мы добираемся медленнее. На последних шагах наваливается ощутимая усталость, меня будто прижимает к асфальту и прессует невидимый пласт изнурения. В затылке и правом виске просыпается глухая боль от полученных ударов, и при попытке открыть заднюю дверь я бесполезно дергаю на себя ручку, пока Маркус не отстраняет меня и не распахивает рывком дверь настежь. Я забираюсь внутрь молча, глубоко и тяжело дыша, кладя внешнюю сторону запястья на лицо. Спустя две минуты после движения прошу остановить машину. За ухудшимся состоянием так и не определяю настроение Фальконе, а потому повторяю уже раздраженно: «меня сейчас вырвет, блять, сюда. Останови». Кое-как сдерживаю рвотные позывы до торможения. Отталкиваю от себя дверь и высовываю голову, загибаясь в спазмах тошноты и невозможности блевануть. Уже как сутки нечем. Прохладный свежий воздух оживляет, я заваливаюсь обратно, прикидывая в уме, насколько еще меня хватит. Гудящий тромбоном череп сводит шансы к нулю, и я решаю отвлечься от мути разговором, рассказывая рваными фразами, наконец, что произошло.
– Ночью Билли написала, что Ленни рожает. Я собралась и поехала. Звонила тебе сто раз, – неосознанно беру паузу для передышки именно после случайного упрека. – У такси пробило колесо. Я пошла пешком. Наткнулась на ебаных наркот. Попыталась убежать. Но мне въебали. Очнулась в этом сраном притоне, который сгорел к хуям, – сил не останавливаться и продолжать придает зловещая радость от возмездия дому. – Меня вытащили пожарные, затем подобрал Коэн и позвонил тебе, – к упоминанию Хиггинса агрессивный тон меняется к почти что доброй ностальгии. – Дал согреться и ждал, пока ты не приехал, а ты уволок меня и даже спасибо не дал сказать.
Поделиться708-04-2019 20:40:56
- Да, близнецов, насколько знаю, - вплетая отрывистый, нетерпеливый комментарий я ждал вразумительного изложения, отличного от наскоро врученной мне описи последствий, озвученных Коэном, из которых пожар в загнившем притоне, наблюдаемый мной и без сторонней оценки, нихуя не объяснял, почему Пратт в нем обнаружили. Смятые слова девушки, клейкой лентой накладывались поверх моего недовольства, сообщенного всему настроению беспокойными часами, загнанными в стены квартиры, где я с наивным рвением поначалу надеялся отыскать отдых, но теперь продолжал заебываться в размывающейся сути происходящего, у переметнувшегося внимания с появлением фельдшера. - И? - моя взыскательность для оглашения развязки немедленно погрязла в знакомой, тягучей отвлеченности, в которую Сири срывалась поминутно, путаясь словами и мыслями, принуждая прекратить на время курс нацеленных расспросов, не встревая в ее желание отказаться от помощи и ехать домой. Совпадая во взаимности убраться отсюда ближе к теплу, совершенству спокойствия и привилегиям комфорта, я отложил рациональность, готовый от уверенности Пратт идти к машине, визуально внешнюю потрепанность не вознося до проблемы, но, тут же поймав в руки лишившуюся устойчивости девушку, с неровной, спохватившейся реакцией импульсивного испуга, подверг сомнению свою небрежность, отступая назад и удерживая ее на ногах.
- Зачем ты отказалась, если тебе плохо? - подбирая Сири под локти, сквозь сырую, насытившуюся дымом, гарью и прочим дерьмом ткань пальто, я смотрел на нее сверху, понемногу отстраняя от себя на прежнее место, чтобы урезонить веским аргументом, без нагнетания просящихся наружу фактов, - ты хуево выглядишь. Истина вне апелляции, открывающая залитые темные пятна у глаз Пратт, воспаленные, подчеркнутые покраснением на блеклом лице, на котором даже запекшиеся губы приняли неестественно светлый оттенок, отшибая всякое ощущение нормы при осознании ее физической слабости, заставляла вновь беззвучно задаваться вопросом о том, что произошло, раздражаясь неведением, зачастую превосходящим своей степенью апогей любого проеба. Сильнее неизвестности бесило только поведение Сири, чьей безоглядной мантрой на последние пять минут установилось имя Коэн, наряду с залогом выживания и безмятежности в стрессовых условиях, при которых он почему-то воплотился добровольцем, с полным стаканом заваренной чуткости.
- Ммм, - я прохладно отреагировал на хилые пояснения девушки о значимости оказанной ей копом поддержки, не считая его заслуги чем-то выдающимся, и нихуя стандартные процедуры, в принципе, к заслугам не причисляя, но с появлением Хиггинса не смог остаться до конца равнодушным, чтобы спускать его лизоблюдское поведение, и потому, завидев приятеля еще издалека со стаканчиком свежей порции чая, окинул надменной издевкой и обратился напрямую, минуя заданный без конкретики стороны вопрос, - а вам доплачивают за функции официанта, Хигс, или у Пратт какие-то льготы? Коэн оторвал от принимающей напиток Сири глаза, уткнувшись в меня с обоюдной неприязнью, всколыхнувшейся за долю секунды многолетним напалмом напряженности, но отыграться чем-то язвительным сразу не нашелся, а после и вовсе переборол себя или забил на мои выпады, заводя интерес куда-то в людное пространство, с выражением заебавшегося умника. Продолжать разговор не имело смысла, как и дольше натаптывать асфальт рядом с разваливающимися, обугленными кусками погоревшего пластика и арматуры, и оттого, положив руку на плечо девушки, я развернул ее, направляя за собой и напористо сжимая пальцы, сопровождающие резкое "пошли" в однозначном ключе.
Несколько десятков метров до машины сменили изначальный жест, с которого я опустился на запястье Сири, бесцеремонно выволакивая ее из поредевшей толпы, ближе к тротуару, и, не замечая при этом ничего побочного, горел исключительной задачей отвлечь себя рулем и дорогой. Заботиться о Пратт в список моей начертанной занятости будущей ночи не входило, как и составлять Хиггинсу конкуренцию в его проникновенном и трепетном сочувствии, которому, видимо, обучают в полицейских академиях или на курсах хитровыебанных чайных сомелье, а оттого, когда споткнувшаяся от усталости или своей стандартной аккуратности девушка с психом выдернула руку и остановилась, я обернулся на ее обвинительный тон и раздавленный, неустойчивый вид. Совокупность этого непрошеного и обличительного зрелища, с обстоятельными аргументами, задыхающимися на ее языке - единственная причина, устранившая мою циничную, наплевательскую саркастичность, которую я по привычке хотел вывалить в противовес Сири. Промолчал, сбавив темп и присматривая за девушкой в ощущении той же гнетущей ожесточенности, тщательно доебанный полным набором ушедших в день провокационных поводов, и, достигнув дверей внедорожника, вымещая опаскудевшее в каждом порывистом действии, отжал ручку двери, давая Пратт шанс, наконец, попасть в салон.
Мы отъехали с черных, пустынных кварталов, через заваленные мусором улицы, на пару километров к центру Филадельфии, еще не успев покинуть север через короткие проезды, с разбитым, вытесненным из земли покрытием, когда Сири решила нарушить молчание новой, давящей жалобой, словно тестируя мое терпение на долгосрочность.
- Нахуя? - даже не пытаясь притормозить на пути к следующему перекрестку, с мигающим желтым циферблатом, дабы успеть проскочить его, уже порядочно нарушая допустимые пределы скоростного режима, я по наитию повернулся к девушке, выпаливая не умещающуюся внутри злость, и принимая ее обратно в форме хлесткой мотивации, от которой пришлось выкрутить руль к обочине и остановиться максимально плавно для набранного хода. Я откинул крышку широкого подлокотника между сидениями, доставая бутылку воды и грубо бросая ее на колени Пратт, когда та, попробовав проблеваться, съехала назад в кресло, освободив меня от бремени няньки и своей беспомощности, чтобы возвратиться на дорогу и прежний маршрут, возобновляя центральную тему, - я услышу сегодня какие-то подробности произошедшего, кроме трепа о неоценимости Хиггинса?
Эффект нагнанный моим неуклонным и хуевым настроем или собственной, проснувшейся решимостью Сири, от безвыходности положения, наконец, обозначился более содержательным повествованием потерявшихся в хронологии дней, где опрометчивость, для характеристики всей собранной у Пратт глупости, не позволяла оправдать собой вытекающие из друг друга последствия. В голове забился сноп вопросов разной степени актуальной насыщенности, в которых тонула моя расчетливая манера к взвешенности шагов, где самый главенствующий – «а какого хуя», не давал передышки, прямо как и Сири очередной сюжетной деталью, уводящей вглубь пиздеца. Абсолютно не понимая все, от момента необходимости поездки к рожающей Ленни, до ебнутой идеи в одиночку погулять по черным ночным кварталам, я расценивал Сири с точки зрения интенциональной безответственности, но не успел красочно прокомментировать всю ебь, как поверх свалилась еще одна беспечная, но выносящая меня окончательно.
- Чего блять? - от злости пройдясь по тормозам и беря чуть влево на глухом, безлюдном шоссе, соединяющим два района вьющейся, слабо освещенной полосой, я в бесконтрольном порыве уставился на Пратт, забив хуй на все прочее, за вычетом ее слов, и, не подавляя агрессии, закончил стремительно образовавшуюся мысль, - может вернуть тебя, и отсосешь ему хорошенько в знак благодарности? Он ведь до пизды как много сделал! Спустя почти месяц после ее спонтанной случки с Хиггинсом и окрепшим, бесстрашным нахальством в пределах моего дома, я по-честному не касался и не развивал этой темы, один раз выразив вполне категоричное мнение на счет нежелательного повторения такой ситуации, и, будучи всецело убежденным, что Сири истолковала меня правильно, вдвойне ахуевал теперь, знатно въебываясь в их бережные и щепетильные милования. Уже не делил злобу по основаниям и мешал все в общую кучу, срываясь и на остальное, без труда находя зацепки на ходу, в мелочах рассказа, которые бурно подогревали претензионность, обрекая Пратт или начать думать быстрее, чем пиздеть, или довести меня до определенных мер.
- Какого, блядь, хуя я должен по въезду в страну вылавливать тебя по горящим притонам, хотя все что требовалось за два ебаных дня - просто сидеть дома? Или для тебя это пиздецки сложная задача? - идея о том, чтобы приставить к Сири пару ребят Ханта, для охраны и контроля ее перемещений, посетила меня еще в самолете к Ди-Си, намеками Фиделя, но сейчас укрепилась наверняка, вбирая обстоятельства, которые ухудшали этот разговор с каждой минутой, - нахуй надо было ехать к Ленни, оттого что она рожает? За руку ее подержать или ты акушер невъебенный? Вместо всей это срани, ты могла просто остаться дома и вызвать для своих племянников неотложку, чтоб им оказали нормальную помощь в стенах клиники. Но тебе, видимо, заебато, когда тебя ебут в подворотнях винтовые или ниггеры, потому что потерялась ты именно в их районе, а все остальное, что тебе не прилетело в нагрузку, заслуга нихуя не Хиггинса, а долбанного везения. Прервавшись, я с промелькнувшим подозрением застыл на лице девушки внимательным взглядом, стараясь распознать не оглашенную информацию без лишних уточнений пару секунд, но, не утруждаясь отказавшей мне проницательностью, все же запросил расширенную версию истории, - или я чего-то не знаю?
Поделиться808-04-2019 20:41:08
Наброшенные блеклым эскизом амбиции оклематься в ближайшие часы разжижаются двумя комками рыхлой рвоты, выкрученной из себя, но сохранившей в память затхлый, квашеный привкус на шершавом языке. Схваченная бутылка обидно выскальзывает из рук и перекатывается по полу, бултыхаясь и дразня так и не вымыть изо рта налет сопревшей блевоты и замшелых слюней с перекуром на пресный кисель чуть тронутого чая. В тоскливых рывках вернуть воду на колени и отвертеть крышку околачиваю лбом сиденье перед собой и вслепую сражаюсь с назревающими признаками солидного объеба завышенной ложной оценки состояния. Упасть в лежку на пару дней и оправиться – примитивное решение, принятое мною на веру и пережевываемое частоколом мыслей в безрассудное убеждение. Обсасываю до тех пор, пока сама не уразумею, и тогда как будто отпускает в доказательство правоты до очередного щелчка боли в затылке, россыпью прыснувшей к вискам и переносице, отбрасывая меня на спинку с запрокинутой головой. В половину умышленно, в половину заблуждаясь бойкотирую посылы тела, отмахиваясь и не беря во внимание, ошибочно рассчитывая на животворные пол-литра в ладони, уже третью пролитые мимо на бедра. Воспаленно приникаю к горлышку, хлебая залпом и необдуманно провоцируя себя на внеплановую чистку желудка, однако сдерживаю порыв, затыкая рот, раздувая щеки и глотая повторно, укладывая в себя и воду, и наезды Маркуса.
– Да, блять, разворачивайся! – широко махаю от себя незакрытой бутылкой, брызгая по кривой недопитой минералкой. – Поедем делать Коэну благодарственный отсос, – спорные минуты слабости тают в гальваническом ахуе от косвенного или, наоборот, явного и потому бессовестного припоминания нашей с Хиггинсом случайной близости, забытой и им, и мной, но не Маркусом, словившим неописуемый заеб на этой почве. Давно минувший по датам, истекший по срокам инцидент едва может претендовать на истинный мотив выразить признательность за помощь, какой очевидной она ни была, но вместо бесполезных и напрасных доводов в отрицании какой-либо симпатии, кроме мало-мальски дружественной или приятельской, поражаюсь если не молча, то с ответным рвением переборщить, пережать смысл и возвести обычную благодарность в ранг абсурда.
– Устал? Перетрудился, что ли? – от сносного возмущения в один шаг переступаю к рафинированному бешенству под нарастающий гул в голове и шаткое положение в пространстве. И так тяжело концентрируюсь взглядом перед собой, беспрестанно выуживая неподвижную точку в салоне, уводя взгляд от мелькающих огней за окном. Незнакомая прежде тошнота при движении не смущает, не рождает ценных подозрений о скрытых последствиях сотрясения, только отвлекает и мешает при остановке смотреть на Фальконе в упор. Его неясное в полутенях лицо служит ненадежной, но единственной опорой, помимо силуэтов кресел, за которые я цепляюсь, чтобы не ебнуться от подступившей мути. – Мне что, блять, из дома вообще теперь не выходить, пока тебя нет? А ты, я смотрю, со мной заходился, заследился. Заебался? И не знала даже, что я теперь обуза, а я просила тебя забирать меня? Я тебе звонила? О Маркус, я опять въебалась в говно, скорее выручай! – в злости забываюсь напрочь и опираюсь на прямые, но нелепые факты, не думая и не подбирая слов, считая озвученное под стать ахуенным претензиям Фальконе, ну просто голову положившим, чтобы прикатить сюда аж с аэропорта, аж потратить с час своего бесценного времени и засунуть меня в машину. Потрясающая, сука, доблесть. – А действительно, нахуя ехать к родным, если рожают? Да вообще похую, давай высылать деньги, как ты, или что ты там еще обычно делаешь для показного внимания? А на остальное – срать, – упрек в моем простосердечном стремлении оказаться рядом с Ленни в момент, в ночь необходимой поддержки даже в банальном нахождении рядом отзывается скопом исступленного неприятия столь скотского и равнодушного отношения. И представить не могу себя, оставшуюся дома, лишь позвонившую врачам и – что дальше? – обратно улегшуюся спать до утра. Ни ошибки, ни просчета не вижу в своем поступке, ставшем подневольным элементом сложившихся обстоятельств. – Ну конечно я, блять, вприпрыжку бежала ебаться с черными! А что мы не едем все еще обратно? Покажу по пути самый большой хуй притона, малость, правда, подпаленный, ведь я там тоже могла сгореть к хуям, но тебя это вообще не ебет, тебя ж, блять, с места сорвали, уж не знаю, как искупить свою вину, отсосать тебе вслед за Коэном? – остро чувствую, как бесстыже нарываюсь, но ни одна из набежавших причин стопорнуться не сдерживает, и я кубарем несусь дальше.
– А чего ты не знаешь? Тебе что, интересно разве? – в притупленном головной болью риске получить по ебалу теперь от Маркуса подаюсь слегка вперед, с вызовом заиметь ненужное подтверждение, расходясь в новом дубле не раз повторенной истории, не слыша за растрачиваемыми силами и эмоциями одного уточняющего вопроса. – Меня пизданули по голове и уволокли в притон. Ты вообще, блять, понимаешь, что это случилось не по моему желанию?! – грудью ощущаю свое густое, неравномерное дыхание с одышкой, принуждающее меня говорить медленнее, а я, напротив, выталкиваю из себя слова громче и тверже, цедя каждое с щемящим в темени усердием. – Я едва помню, что произошло, а тебе, блять, важно изнасиловали меня или нет, – свожу во взятой паузе бедра, будто убеждаясь в урванной удаче, глубоко выдыхая и передергивая плечами в дрожи, давшей начало заколотившему меня ознобу. – И нет, меня не тронули, ахуеть, да? – распадаюсь в скупых аплодисментах на один звонкий хлопок. Отбрасываюсь назад со склоненной головой и разведенными в стороны руками фокусника, завершившему главный трюк программы, ставший ее гвоздем. – А пусти меня по кругу, то что? Не залетела бы, – схаркиваю неоспоримую истину надтреснутым голосом, не впадая в слезную истерику ввиду разошедшейся тряски и паршивого самочувствия, исключающего напрашивающиеся вопли. Вместо рыданий – вновь проявившаяся испарина. Как в мыле. Умываюсь пустыми ладонями и смотрю перед собой, примерно на Маркуса, но сквозь него. Попираемая с полчаса чернота на периферии зрения подбирается ближе и мутит, я теряю четкие образы перед собой, но списываю на духоту. – Нечем дышать, – щупло жалуюсь, не найдя ничего лучше, как снять через верх измокший в поте свитер, оставаясь в одном стягивающем лифчике. И его норовлю стянуть, забираясь за спину заломленными руками, но не справляюсь с замком и отступаю. В полубреду наклоняюсь к опорожненной бутылке и нахожу ее хрустом пластика под ступней. Встряхиваю над собой, высовывая умаянной собакой язык, в надежде поймать хотя бы пару капель, но смакую одну горечь на зубах.
– Почему нельзя просто отвезти меня домой и избавить от этих сраных, ебаных, блядских нотаций, – отрывисто и злобно шепчу, но с проскальзывающим ненавистным воплем близящегося сумасшествия, если продолжим в том же русле. Дышу громче беспорядочных мыслей, спохватываюсь уже на выходе невзвешенных нападок. – Задохнусь, блять, быстрее, чем закончишь меня разъебывать. У тебя свои, блять, дети есть, чтоб отчитывать. Хули ты ко мне приебался? – с силой толкаю от себя кресло правую руку от Маркуса в прихоти добиться своего и отвлекаюсь на смятое ударом запястье, больно встряхивая и мотая. Приникаю вплотную к окну, размазывая лицо по стеклу, и пытаюсь разобраться, где именно остановились. – Почему мы стоим? – в мгновение спонтанного и необъяснимого просветления осведомляюсь, как ни в чем не бывало, но, не дожидаясь ответа, принимаюсь дергать ручку. Не осознаю, чем чреват мой замысел съебаться из машины прямо на трассе, но ломлюсь и рвусь на свободу, как зверь в силках. Салон – одна большая колодка, которую я стремлюсь разодрать и сбросить с измочаленной шеи. – Выпусти меня отсюда, – с нажимом борюсь с заблокированной дверью, в конце концов отламываю рукоять и бросая ею в Маркуса, издавая вместо связной речи подобие нарастающего в высоте звука воя нетерпения и грядущей истерии. Подбираюсь на заднем сиденье на коленях, сутулясь в спине, и примериваюсь локтем в стекло. Один к одному, что скорее раскурочу себе руку в переломе или вывихе, нежели вышибу окно. Успеваю отклониться в противоположную сторону, чуть не теряя равновесие, чтобы замахнуться, но моментально лишаюсь сознания, падая вниз брякнувшим мешком, ударяюсь по пути скулой о подголовник, а затем увальнем сползаю на пол.
Поделиться908-04-2019 20:41:23
Вслед за вехой атрофированной чуткости и за размазанным по усталости цинизмом завершилось и мое понимание о стремительности укрепляющегося конфликта, набравшего от совместной измотанности и опустошения такую силу, которую он вряд ли впитал бы при иных, усредненных обстоятельствах. Вся удерживаемая под надзором квелая гуманность пошла по пизде, осажденная злобой и уплотненная густыми эмоциями, а после бесповоротно въебалась в опротестованную истерикой Пратт обоснованность ответов, не подходящих под мои требования стандартного здравомыслия. Я слышал ее и бесился с каждым надорванным словом, отливающим общей, скандальной тональностью в виду растягивающейся неприязни, в которой чем дальше, тем прочнее увязывались аргументы, вручая в итоге первенство безостановочной эгоцентричности. Затертое гневом намерение добраться до дома вытеснялось на периферию за пределы машины, а внутри выделанное из несогласия презрение опрокидывалось через зеркало заднего вида блеском нездорового, возбужденного взгляда поднявшейся на сидении девушки. Ее резкость, облаченная в нахальную язвительность, давно не звучала столь открыто и громко, выводя из себя скоплением переебаных в месиво интерпретаций моих же претензий, отполированных тупостью до неукоснительной веры в собственную правоту.
- Ты сейчас допиздишься! - я развернулся в пол-оборота, тщательно умоляя в себе вздымающийся порыв к насилию, и предупреждающе покрыл ее саркастический пролог, повышая голос и заставляя хотя бы этим включить мозги, но нихуя. Сири меня игнорировала, словно в припадке срываясь на острые фразы и на глазах теряя концентрацию, упускала и последнюю надежду вовремя остановиться. Забота, выраженная ей уточняющим вопросом, передернутая и вывернутая на изнанку, едким комком насмешки вернулась мне на крыле исчерпывающей себя бравады, способной зацепить и озвучиваемой будто только для того, чтобы вынудить с каким-то надрывом довести ситуацию до края. Молчаливое удовлетворение этого безотчетного стремления еще висело накалом в чернеющей замкнутости салона, когда Сири, на минуту заткнувшись, отвлекла меня своими взбалмошными, нервными действиями, разводя суету клочьями спонтанных мотиваций. Я оглянулся на панель с подсвечивающимся в темноте экраном, включая на дисплей информацию о климат-контроле, и, убедившись в норме создаваемой температуры, вернул Пратт внеочередную дозу раздражения, - отрегулируй себе мощность, блять, - опустив руку на стойку у второго ряда, я сдвинул вентиляционную решетку ниже, направляя поток прохладного воздуха по центру, пока девушка, изъебываясь с бутылкой воды, показательно разыгрывала драму для провокации моего скепсиса, - и здесь не жарко. Тебя начало мутить еще на улице. Надо было соглашаться на госпитализацию, но ты слишком занялась Хиггинсом, некогда было отвлечься. Подчеркнутое жесткостью неоспоримое замечание врастало надменной грубостью в исток всей проблемы и безжалостно основывалось на состоянии Сири, ухудшающимся с течением времени даже для самой неразборчивой наблюдательности, углубляя этим масштабы скандала.
- Потому что я тебе не таксист, нахуй! - вновь погрузившись в шквал раскаченной злости, я рявкнул на девушку не подбирая слова, с импульсивностью подавляемой лишь расстоянием в пространстве, при отсутствии которого пизданул бы Пратт уже сейчас, выбешенный ее охуевшей позицией. - Закрой рот, в последний раз предупреждаю! - чувствуя, как на пике агрессии не поленюсь выйти, чтобы вышвырнуть ее из машины, закончив причащаться самообладанием, я перестал просеивать угрозы сквозь оценку собственной жестокости, явственнее поддаваясь на подстрекательство, похуй что неумышленное, но видимо срочно необходимое нам обоим. Тем более, когда выбиваясь из рамок обыденной, но всегда полезной, инстинктивной реакции смирения, Сири трансформировала энергию в новый оборот психованной нестабильности, расходуя себя на бессмысленный бунт и даже не пытаясь затихнуть.
Его пик обозначился оторванной от двери ручкой, в неадекватности и безумии брошенной мне в плечо, когда стандартное "успокойся" отныне не имело никакого веса и не отрезвляло ебнутого поведения Пратт. Почти пинком распахнув дверь и оказываясь на улице, претворяя этим ранее утвержденный план в отношении девушки, я снял блокировку с замков автомобиля, открывая под свет фонарей ряд пассажирских кресел и впуская в салон такой требуемый Сири воздух, вместе со своей практически осязаемой ненавистью. То, как дико она меня заебала не умещалось даже в простоте подобного выражения, и я серьезно с удовольствием продемонстрировал бы ей это напоминанием о нашей первой встрече, если бы в кульминации своей смазанной до исступления прихоти, Пратт не довела бы себя до закономерных последствий единолично.
На моих глазах отключившись и собрав собою все угловатые выступы функционала Range Rover, Сири наконец умолкла в создавшемся плену неестественной позы, освободив мне время под принципиальный похуизм и пару минут табачного дыма, в которые я, прислонившись к корпусу внедорожника, затягивался сигаретой, отыскивая в контактах номер доктора К.Сингхала - своего терапевта практикующего PennMedicine.
Познакомившись с Кираном через бывшую еще в 2010, я не сменил клинику или контакты, сойдясь в общении с простым и импонирующем мне своей доброжелательностью терапевтом, постоянно находящим шутливые способы договориться даже с такой нестерпимой стервой как Лили и покорившим меня бескомпромиссно своим простодушным интересом к марихуане, раскуренной в компании друг друга на открытой лоджии, прямо под лекцию о вреде каннабиса. Убежденный индуист, он обладал чрезвычайно легким и звенящим голосом, с переливающимися интонациями, будто постоянно смеющимися в разговоре, чем даже теперь разбавлял мое напряжение, не сошедшее вопреки никотину.
- Как всегда на работе? - усмехнувшись бодрому подтверждению, не представляющему действительность о реальной степени усталости этого человека, я взглянул на наручные часы, прикидывая свои шансы избавиться от Пратт как можно скорее, - я подъеду минут через двадцать к приемному. Дальнейшие манипуляции с девушкой, переброшенные на ответственность и опеку мед.персонала меня не занимали, скованные мстительным безразличием, на поприще безусловного факта, что я и без того для нее дохуя делаю, отсылая к квалифицированной помощи, но традиционная обязанность в присутствии при заполнении стандартных документов отменяла мою страстную жажду съебаться домой.
Я затушил ногой окурок, забираясь в салон позади водительского кресла и, приподнимая сначала голову Сири от пола, подтянул выше и ее всю, возвращая на сидение и укладывая поперек в нормальное положение. Не приходя в сознание, по прежнему бледная и уморенная слабостью от недоступных мне причин, кроме визуальных, она вся истрепанная синяками и ссадинами, не замеченными мною в разгар препирательств, должна была вызывать ноту сочувствия, но в данный момент у кого-то другого, так как я, нихуя не избавившись от горящего внутри ожесточения, небрежно оставил ее в устраивающем меня полностью безмолвии, наконец возвращаясь за руль.
Приемное отделение, под утро не опустевшее моими наивными мечтами, но хотя бы не такое людное и вычищенное от присущего ему дневного шума, упиралось пост регистрации с бесконечными формами и печатными бланками, заполнить которые быстрее администратора сподвигло приравниваемое к экстренному состояние Пратт, доставленной внутрь на каталке. Ее оплачиваемая мною страховка с января, после непродолжительной работы в Вирджинии, значительно выросла вслед за переездом в пентхаус и сменой статуса, а потому главную сложность составляли скорее мелкие нюансы ее биографии, недоступные мне в пять утра на контрасте с двумя сутками без достаточного сна. Если бы не Киран, спустившийся ко мне спустя полчаса впечатляющего зависания в установленный посреди холла аквариум, я наверняка забил бы хуй побольше предыдущего, уехав домой и не дожидаясь окончания всей этой истории, учитывая, что Сири давно пропала из поля зрения и моего любопытства в принципе.
Приятель со спокойной улыбкой заверил меня, что обо всем позаботится и чуть ускорит процесс оформления, за следующие десять минут при этом не отходя ни на шаг в увлекающем разговоре, тонко прошитом советами заглянуть к нему на плановый осмотр, который я избегаю уже второй год, в итоге чего соорудил из пустоты ощущение по-настоящему ценного вмешательства, как ребенка отвлекая меня от скуки и недовольства. Я осознал это только когда покидал клинику, напоследок расписавшись в доделанных документах и попрощавшись с доктором Сингхалом, но остался доволен и в основном подаренной возможностью уехать домой, привлекающей перспективами отоспаться.
Поделиться1008-04-2019 20:42:01
Млечный, предутренний свет колышется вокруг меня водянистым туманом, расползающимся по темным углам прожилками мутных воспоминаний под внешние вибрации незнакомого мне помещения. Частично осознаваемые переводы по сторонам больницы в течение ночи неуверенно подсказывают мне – я в палате. Стертые очертания комнаты, пропавшие в серости сумерек углы и объемы определяют конечную точку долгого маршрута. С изъятым из памяти стартом я кочую по промежуточным пунктам в подвешенном полусознании, лишь изредка и рывками возвращаясь к осмысленности на короткие минуты, необходимые скорее медикам, чем мне. Впервые приходя в сознание уже на больничной каталке, я отрешенно интересуюсь, где я. Вопрос, гулким эхом отзвучавший в пустой голове, увязает в невразумительном шепоте онемевшего лица. Пренебрегаю поиском ответа и отдаю в распоряжение разъебанное тело внимательным и заботливым людям, чьи холодные и точные движения расцениваю как чуткость и бережность, а потому подчас совершенно не вовремя проваливаюсь в радушную бессознательность, уставая испытывать без конца нужную благодарность и признательность. Мой последний предел на сегодня, обернувшийся едва уловимым турне по всем предписанным главам прибытия в госпиталь. Фиксирую утро по светлеющему контуру окна и электронным часам напротив. Поворот головы отдается скрежетом вместо мыслей под мерный звук приборов, идущий со всех сторон, включая исходящее бренчание из-под меня. Писки разной тональности обретают, вопреки безвольным минутам невнимания, своеобразный ритм и словно становятся громче, назойливее. В надежде вновь забыться и поспать еще вытесняются глухой и навязчивой болью в затылке, мириться с которой позволяет упрямая неподвижность и намеренный отказ проступающих образов. Под ощутимую усталость и осязаемое бессилие удается провалиться в разжиженную дрему. Сорок минут бесполезного сопротивления и внутренних уговоров – я чересчур быстро растрачиваю остатки сна и вполне ясно оглядываюсь на обставленной койке-трансформере и дальше, находя по левую руку от себя огороженную плотной шторой еще одну кровать. Я прислушиваюсь, но не слышу ничего, и быстро теряю интерес к невидимому соседу, приподнимаясь выше по спинке. 6:47 – неосторожно дергаюсь, тяжело возвращаясь к габаритам непослушного тела, и задеваю ранее незамеченный на запястье катетер, неприятно отозвавшийся при движении. Поддаваясь инстинктивному любопытству, скребу зазубренным краем сломанного ногтя по пластику, опасно поддевая и раскачивая, но вовремя перемещаюсь чуть ниже, к основаниям пальца, где уже покрывшаяся коркой ссадина радует безобидной перспективой содрать спекшуюся кровь.
– Мисс Пратт, как себя чувствуете? – увлеченная в равной степени мерзким и заражающим сознание делом, я упускаю приближающиеся шаги и журчание воды на входе. Неожиданное появление медсестры застигает врасплох, и я резко поднимаю взгляд на аккуратную и приятную женщину, озадаченно склонившуюся надо мной, испачканной простыней и замаранными ладонями, которые я непроизвольно увожу назад. Та, заметно смущаясь, настоятельно помогает мне принять горизонтальное положение, надлежащее ввиду полученного мною сотрясения. Неукоснительно подчиняюсь мягким и направляющим жестам, опускаясь вновь отяжелевшей головой на подушку. – Быстрая утомляемость сейчас – это нормально. Вам нужно много отдыхать, чтобы восстановиться, – унимающий тревоги голос подавляет мои опасения, и я соглашаюсь ответить на ряд вопросов по самочувствию и состоянию на нынешний момент, зевая и потирая глаза. Подсунутая представившейся Молли влажная салфетка оказывается кстати: я вытираю руки под вежливые, но суровые советы не ковырять царапины, иначе есть риск занести инфекцию. Первое умильное впечатление о медсестре идет по пизде занудных и порядком затянувшихся моралей. Клонит в сон отнюдь не от усталости – от потерявшей чувство меры Молли, но мы находим компромисс в горке разноцветных пилюль, и я по очереди закидываюсь безымянными колесами под чутким присмотром заебавшей за минимальные семь минут женщины.
– Как же это, блять, работает, – спустя два часа рваного и беспокойного сна я принимаюсь разъебывать универсальный пульт на койку, кондиционер и телевизор, мечтая оживить последний. Тщательно избегая кнопки вызова мед.персонала, я в разных комбинациях и вариантах тычу на сенсорный дисплей сперва безуспешно, потом все-таки выдавливаю изображение без звука, а после трачу крупицы набежавших во время лежки сил на отладку громкости, наконец, натыкаясь на знакомую картинку сериала, бережно отсматриваемого Бьянкой. И только-только я укладываюсь в безукоризненную позу комфорта на ближайшие часы, на горизонте вновь появляется Молли и гасит экран со словами: «лишнее напряжение на глаза, пожалуйста, воздержитесь от просмотра».
– В смысле? И долго нельзя смотреть? Я здесь вообще на сколько? – вялая злость и рыхлое возмущение сублимируются в массу раздраженных, но тщедушных вопросов. Поставленный передо мной поднос с едой частично компенсирует недовольство, и Молли спешит завершить свой визит новостью, что некий доктор Вайс должен осмотреть меня после обеда. – Со мной что-то серьезное? – подбородком указываю в сторону доски, куда прикреплены появившиеся между визитами медсестры снимки мозга и заполненные всей этой докторской заумью бланки, часть которых Молли открепляет и накалывает заново. Мелкий шрифт издалека не разобрать, да и не пойму, но пытаюсь углядеть буквы – глаза и впрямь начинает давить изнутри, а черно-белые распечатки обоих полушарий говорят мне лишь об их успешном наличии. – Я помню, ночью меня клали на какую-то кушетку и засовывали в… – мнусь, ища подходящие по описанию слова, надеясь на помощь Молли. – Вы же должны знать, вы же здесь работаете, не понимаете разве? – руками изображаю круг и проталкиваю что-то от себя внутрь обозначенного кольца. – Как печь в крематории, – озвучиваю сомнительную ассоциацию, и исказившееся лицо Молли тут же желает мне скорейшего выздоровления. – Но я чувствую себя лучше, Молли! – прикованная слабостью к постели только подаюсь вперед в стремлении остановить медсестру, но обращаюсь в пустоту. Ширма слева внезапно вздрагивает, словно призывает к спокойствию, да и я сама уже жалею о решении поговорить вслух, с неохотой переводя взгляд на еду. Постоявшие холодные вафли и запечатанный пудинг. Не покидающая меня с ночи тошнота намекает на воду, но привкус лекарств под языком склоняет меня к вскрытию баночки, и я осторожно пробую на вкус. Приторно, но желудок к концу вторых суток без еды требует вылизать пудинг и перебраться на вафли. Опаска выблевать проглоченный за считанные минуты завтрак сохраняется вплоть до последнего глотка воды, но мне наконец-то везет, и я норовлю возобновить просмотр сериала Бьянки. Шум голосов и очевидный сюжет увлекает ненадолго, я от канала к каналу возвращаюсь к своим же вопросам, оставленным без ответа. Отвратное чувство ожидания по мере приближения к полудню все невыносимее. Скучно и тошно. Сон идти отказывается, как и Молли, переставшая отвечать на кнопку вызова после нескольких ложных попыток и симуляций ее разговорить. На третий раз приходит Мелисса, другая медсестра, на вид в разы категоричнее Молли. Ее угловатый подбородок настораживает, а глубоко посаженные глаза заставляют подумать дважды. – Когда подойдет доктор Вайс? Со мной все в порядке? Кто меня сюда привез? Маркус? – заваливаю вопросами наобум. Может, на что-то ответят, но нихуя. Благодаря непрерывной головной боли, душащей любые сторонние мысли о моем насильном пребывании в больнице по инициативе Фальконе, и то и дело возвращающейся немочи, не оставляющей и шанса побыть в сидячем положении больше получаса, я смиренно жду, занимаясь пересчетом проступивших гематом и затянувшихся ссадин. Продавливаю пальцем синяки на бедрах, полученные… когда? Крепкая боль с темени перебирается в виски всякий раз, когда я пытаюсь разложить или осознать события в целом. Как там Ленни? Близнецы? Короткие провалы в памяти приходятся на удары по голове, кроме последнего. Ясные образы на фоне зарева пожара в противовес спертой вечности тесного салона машины Маркуса, в которой себя и теряю.
– Сиерра Пратт? Я доктор Вайс. Как самочувствие? – пожилой мужчина небольшого роста подкупает добрым лицом и оправой на вязаном шнурке. Его появление застает меня в аморфной дремоте. Скатываюсь в нее, пренебрегая доставленной проглотившей язык Молли порцией говяжьего бульона, ковыряясь в мясной косточке без удовольствия и аппетита, отодвигая после поднос в прихоти дохлого тела оставаться голодной. Я без спешки приподнимаюсь и щурюсь на доктора, сомневаясь в его реальности. Едва способная вникнуть в результаты ночных анализов и МРТ, я тем не менее слушаю внимательно и улавливаю общий посыл – легкое сотрясение без осложнений, исключая ушибы ребер и ряд кровоподтеков. Повторный дневной осмотр подтверждает принятый курс на выздоровление, и я изнеможенно улыбаюсь шутке Вайса, посчитавшего прием успешно оконченным. Указания соблюдать постельный режим в течение ближайшей недели как нельзя проще и легче в стационаре, где я уже лежу пластом, поступают чуть позже, а я снова упускаю подходящий момент для расспросов.
– Отсюда вообще можно куда-нибудь позвонить? – риторически и безысходно. В отчаянии я принимаюсь изучать койку, опускать, поднимать, ворочать спинку, крутить под углом и измываться по всем доступным направлениям, когда справа нахожу увесистую трубку, входящую в одну из нижних пазов конструкции. Первозданная радость разбивается вдребезги от понимания, что ни одного номера в памяти нет. Ебаный сотряс – проклинаю в мыслях, несмотря на отсутствие привычки как таковой запоминать телефоны знакомых.
Поделиться1108-04-2019 20:42:10
Распаханная дневным светом и застывшая под войлоком тишины спальня окружала меня привычной дезориентация во времени, определить которое на черном экране разрядившегося за ночь мобильника не представлялось возможным уже пару минут. Я лениво выпустил его из руки, придавленный к постели назойливой дремотой и куском сбившегося одеяла, позволяя себе продолжать ни о чем не думать, включая необходимость мониторинга существующих дел, и отказывался так рано разменивать заветное насыщение от отдыха, напрочь вытесненное из жизни за несколько ебаных дней, предстоящими заботами от посетивших мысли воспоминаний. Сейчас они казались будто выцветшими, потертыми с углов своей волнующей, патетической сути, подчеркнуто проигрывая вчерашней важности, но вместе тем несли тяжелое, изматывающее присутствие укрепившейся проблемы, в довесок к ежедневно взвешенной доле пиздеца. В такие дни, придерживаясь многолетнего стандарта, я прибегал к принципиальному правилу о беспощадной анархии собственной личности, пуская по хуям все пережитки предшествующего самоконтроля и ответственности, однако отныне, границы выставленные серьезностью создавшегося положения сжимались плотнее, заставляя отплеваться от вышколенной умеренности. Единственное, в чем я не соглашался себе отказывать - это хорошее настроение, набравшее силу после выкуренной по пути на кухню сигареты, а так же телефонного звонка Айзеку под сопроводительную порцию дымящегося кофе. Растянутые интонации друга, доносящиеся с Нью-Йорка, привносили массу удовольствия и искреннего смеха в мое обеденное утро заполнившим повествование грязным сарказмом и циничной агрессией злобного карлика, из-за которых я поминутно упускал суть изложенного, акцентируясь на похабных ремарках, в которых не общающийся с Гоффманом человек точно не распознал бы и тени обставленной шутки.
- И я сказал ей - да, разумеется, я ждал вашего предложения. Страхование для меня - одна из приоритетных тем, как и консалтинг, которым я занимаюсь с девяносто пятого, - продолжавший медленно и спокойно раскладывать передо мной всю суть своего утреннего пиздежа, Айзек воочию представал перед глазами с тем неподражаемым похуизмом на лице, с которым в пижамных штанах под брендовой рубашкой скучающе водил машину, - она жутко обрадовалась. Второй год в GNY, а когда хуй за щеку суют, не врубается. Они теперь набирают маклеров напрямую из Департамента труда?
- Зачем ты вообще оставил ей свой номер? - я с улыбкой отпивал кофе, прокручивая зацепившиеся ассоциациями выжимки из монолога друга о паразитирующей деятельности консалтинговой параши и введенной ему в зад обязательной свече из страховых услуг, которую уже полгода он пытался высрать прямо перед дверьми строительного департамента. После отгремевших выборов частные перестановки в муниципалитетах искусно испражнялись на бизнес Гоффмана, там, где не нашлось места для его черствой толерантности, и из-за банальной бюрократии Айзек терял деньги, от чего становился все злее и слащавее. - AIG тебя больше не удовлетворяют?
- Хочу, чтобы Вествик въебал ей, а ему из совета за нарушение партнерских соглашений. Когда AIG узнают, что GNY переманивают у них крупных клиентов может дойти и до огласки, - не гнушаясь бесчестными подставами, которые при общей оценке ситуации навлекут масштабные неприятности на всех ее участников, друг не забывал поделиться и разъяснениями на счет преследуемых целей. - А в качестве извинений он в прошлый раз предложил мне компенсацию из своего дилерского центра, ты знал? С 21-дюймовыми дисками. Тогда все без шума улеглось, и он себе воображает, что я забыл. Мой смех заставил Айзека высокомерно замолчать, дав время потешиться распухшим самолюбием и, судя по звукам, выйти из машины, пока я добил в пару глотков кофе, все еще не в силах перестать усмехаться. Из года в год, утверждаясь в когда-то обдуманном решении не работать с Гоффманом ни под каким предлогом, я в перечне подобных, подброшенных мне откровенных историй не прекращал радоваться дальновидности сделанных расчетов.
- У него и в Фили салон есть, знаешь? Смени свое дерьмо, в конце концов, там кpeдиты дают, - руководства к действию от друга имели единственную в своем роде тенденцию с направлением на чей-нибудь хуй, но все еще никуда не отходя от прекрасного настроя я терпел Гоффмана без лишних усилий, ложась на диван в гостиной и закидывая ноги на подлокотник. Покупать новую машину я нисколько не собирался, и без того облюбованный заботливым вниманием скучающих федералов, по крайней мере, пятнадцать минут этого разговора точно, пока иудейская пиар-компания не обнаружила меня сосланным на одноименный сайт дилерского автоцентра, открывая ставку на соблазнительные дизайны свежих моделей. Приглянувшийся Lexus быстро окунул в страсть от предвкушения скорой покупки, забытой мною в рутине регулярных дел, спровоцировав согласие выданное Айзеку раньше его осознанной сути. Оторвавшись от экрана, я вовремя услышал о его намерении приехать, по обыкновению случившегося каприза, а ближе к вечеру приветствовал лично, припарковавшись недалеко от салона.
Подъехав к месту встречи на своем черном Cadillac, Гоффман вылез из-за руля с куском пиццы в руке, непоколебимо откусывая его и шатаясь на месте с целью уберечь живот от попадания соуса, а направившись при этом ко мне, никак не обращал внимания на лежащую перед ним дорогу и вышедшую следом из машины незнакомую девушку. С любопытством оглядываясь по сторонам, она остановилась на месте, провожая друга растерянным взглядом, и в каждой черте своего кукольного лица обнажала беспросветную тупость, объясняющую смысл всего ее существования. Вопрос о том - кто это - отпал для меня на этапе первого впечатления, когда жующая рожа Айзека, лоснящаяся от удовольствия и невозмутимости, оказалась рядом в двух шагах.
- Не мог оставить член без присмотра, пока руки будут на руле? - усмехнувшись в лицо Гоффману, я развернулся в сторону входа дилерского центра и, прослушав утвердительный ответ через нахальное хмыканье, вошел в ослепительно яркое от ламп помещение. Количество света и бликов, создающихся им на любой натертой до блеска и отражения поверхности, здесь превышало все допустимые значения лоска, вынуждая привыкать через боль, чтобы рассмотреть отдельные детали. Выставленные на показ автомобили усиленно влекли меня подойти ближе и рассмотреть подробности, но образовавшийся диалог из интеллигентного слога менеджера, воплотившегося возле нас за одно мгновение, и прямолинейного обращения Айзека, цитируемого как: "где здесь можно отлить", вынудил со смехом задержаться, изучая сохранившую титанический профессионализм мимику мужчины. Не теряя доброжелательности на коротком маршруте экскурсии до туалета, менеджер вернулся ко мне довольно скоро, представившись Дагласом и в следующие пятнадцать минут очень стараясь угодить на каждом моем вдохе.
- Прекрасный выбор, сэр. Полный привод, антипробуксовка, четыре режима контроля торможения и ускорения, находка для бездорожья, - еще не успев подойти к машине я получал отскакивающее от зубов резюме с горящими, как сотня ламп на потолке глазами, надиктовываемым мне с большим недержанием, но очень четко расставленным произношением, - у этой комплектации усиленная активная и пассивная безопасность, четыре камеры по периметру, а мощность...
- Да прекрати, блять, оформляй, - изучив характеристики на сайте, я ждал исключительно возможности посидеть за рулем, и, ощутив кайф от нахождения внутри, меньше других нуждался в дальнейшей презентации, выбираясь наружу и отмечая стоящий по соседству Chrysler. Небольшая аккуратная машина прельщала своим внешним видом и размерами, но с эйфорией телепортировавшийся за офисный стол Даглас уже о чем-то спрашивал меня, стуча пальцами по клавиатуре. Удобные мягкие кресла, рассчитанные на двух клиентов, я занял одновременно с задницей Айзека в велюровых штанах, наконец, освободившего взятый в заложники туалет, со скучающей мордой. Ничуть не сконфузившись, Гоффман запустил пальцы в стеклянную вазу с конфетами, зачерпывая две жадные горсти, и перестал распихивать их по карманам только после восторженного писка, огласившего весь салон. Его ручная сосалка с восхищенными криками разрезала своей беготней пространство, цокая каблуками по начищенной плитке от одного капота к другому без какой-либо цели, но с искренним умилением, припадая к блестящему корпусу то тут, то там.
- Айзии! Она такая красивая, погляди. А эта! Хочу вот эту! Девушка остановилась напротив замеченного мною прежде Chrysler, опираясь руками на капот, и никак в этот момент не заботилась о высоте задравшегося на половину ее задницы короткого платья и заманчивости позы, делающей фешенебельность Chrysler полностью завершенной. Стук по клавиатуре затих, как и шуршание фантиков в карманах друга, а я к своему удивлению сообразил, что мне незачем ущемлять широты желаний, ради будущего повторения этого момента. Медленно поднявшись с места и почесав густую растительность на своей щеке, Айзек непринужденно сообщил, что будет ждать меня на улице и, прихватив по дороге распалившуюся от экстаза девушку, во всеуслышание обещал ей купить точно такую в Нью-Йорке. Судя по вытянувшемуся лицу менеджера, он откровенного пиздежа друга не учел и вероятно пребывал в сильнейшем смятении, при этом не позволяя себе никаких комментариев, но с ноткой обиды вдавливая в клавиатуру пробел.
- Его тоже оформляй, - ткнув через плечо на Chrysler, я поддержал внезапно родившийся план делом, доставая документы и участвуя в покупке уже двух автомобилей в кpeдит, почему-то как никогда хорошо представляя себе эту идею и чувствуя, как она снимет часть напряженности, мучающую меня со вчерашнего вечера. Я заверил Кирана, что еще днем появлюсь в PennMedicine и проясню всю ситуацию о состоянии Пратт, однако загнать себя даже в мысли о необходимости ехать в клинику, не то, что реально ее посетить, казалось мне непосильным мероприятием. Я избегал его максимально долго, не находя причин и не желая вновь пускаться в ебучее для нас обоих выяснение отношений, но теперь резко успокоился и изменил вектор настроения, забирая ключи от обеих машин и погружаясь в новенький салон Lexus. Остановившись возле Айзека и предложив ему увлекательное путешествие до больницы, я естественно напоролся на колкие ответы, подготовившие договоренность пересечься через пару часов.
PennMedicine, как раздражающее дежавю, притормозило меня у той же стойки для регистрации посетителя, и пока полная, никуда не спешащая женщина учтиво перебирала на столе бумаги, в поисках своего КПД, я успел набрать Ханту, вспомнив об охране и переложив на него обязанность заняться этим в ближайшие дни.
Со второго этажа, от дежурного поста в палату к Пратт меня проводила медсестра, чьего имени я не учел, и остановилась на пороге, первая проникнув за закрытую дверь отделенной комнаты. Светлая, но скромная она вмещала в себя два места, плазменный телевизор и медицинское оборудование с двумя креслами, что все равно не возвышало ее в моих глазах. Мгновенное намерение выкупить VIP-палату смешалось за голосом Сири, оживленно беседующей с кем-то лежа в кровати.
- Мисс Пратт, к вам посетитель, - застывшая медсестра оценившая адекватность реакции, поторопилась скрыться, добавив, что позовет доктора Вайса, а я прошел вперед, рассматривая все такую же убитую тяжелой ночью девушку, только с пришедшим в норму цветом лица.
- Не буду спрашивать чем здесь воняет, но если что - все отрицай, - с неприкрытым стебом я улыбнулся Сири, подходя ближе и опускаясь к ней поцеловать, но заключив, что в этом случае издевка выйдет не вполне правдоподобной, добавил замерев в нескольких миллиметрах от ее лица, - хотя это реально от тебя. Засмеявшись, но все же поцеловав Пратт, волей обстоятельств не способной дать мне отпора, я ногой подтянул кресло ближе, садясь на подлокотник возле кровати и безрезультатно пытаясь добавить виду положенной обеспокоенности. - Как состояние? Все еще жарко? Я снял с кровати медицинскую карту, пробежавшись глазами по какому-то тексту и обозначениям, не стараясь сосредоточиться на написанном, и вернул обратно, выспрашивая подробности у Сири.
- Окей, давай серьезно. Что тебе сказали? Мне есть смысл искать другую няню? - разминка с детьми этим утром - единственное, что уберегло меня от бесчисленных вопросов о том, куда делась Сири и, если вечером я не вернусь домой с ответом, истерика в любом ее виде будет гарантированно выебывать мои нервы. - Сотрясение это хуйня, - услышав кульминацию вердикта я беспечно, но обоснованно слепил свой облегчающий нам будущее вывод, и, сунув руку в карман, вытащил ключи от приобретенного Chrysler, положив их на одеяло Пратт, - но водить с ним ты пока не сможешь, поэтому домой мы поедем на моей. Собирайся. Я плевал на то, как может на этот счет протестовать доктор Вайс, не видя для Пратт никакого смысла валяться в тесной, угнетающей палате, а мне испытывать редкие наслаждение от приезда сюда, граничащие с плотным и непредсказуемым графиком работы.
Поделиться1208-04-2019 20:42:46
Ватные стрелки часов едва двигаются по кругу. Подкрученный циферблат или потеря чувства времени – я ненавистно отслеживаю минуту за минутой за белом диске, зачастую теряющем контур и резкость линий на землистых стенах, спрятанных от пасмурного неба за черствыми и холодными жалюзи. Бессердечнее – фригидный свет ламп и сопутствующие звуки медицинского оборудования, электронные цифры на котором я залепляю оторванными клочками положенных мне бумаг, находчиво обкромсанных по пустым полям. Так избавляюсь от случайных и неосторожных взглядов, брошенных тот или в иной угол в замкнутом и постепенно сужающемся пространстве. Лимиты отведенных квадратов криво сворачиваются и теснятся у постели, и даже вытянутые струной вперед ноги словно упираются в крайний угол палаты, норовящий захлопнуться на линии бедер. Вздремнуть или зевнуть в полный выдох – в полусне я брежу и верстаю подмытую призмой головокружения нищую картинку действительности, отдающей редкими импульсивными набегами в лихорадочные отклики памяти. Пизда Молли оказывается права: от просмотра плазмы глаза режет и выскабливает раскаленной ложкой изнутри, я жмурюсь в слезах от мнимой сухости и расчесываю до болезненного зуда, пока не догадываюсь пойти умыться. Прохладная вода унимает раздражение, а две пригоршни из-под крана вовсе жадно прихлебываю и затем наклоняюсь вперед, придерживая волосы у плеч, приникая к умеренной струе до насыщения, попутно вымочившись брызгами от груди до колен. Прилипшая тонкая пижама студит кожу, и я нервно перебираюсь в мурашках, находя нетронутый прозрачный кейс с упаковкой мыла, зубной пасты и прочим, что подвергается неминуемому вскрытию и пробе. Шуршание пакетов и расточительно пущенная без нужды вода слабым потоком изолирует меня от иных звуков. Там, за пределами совмещенного санузла, я едва планирую услышать что-то, кроме окликов меня по имени от медсестер или доктора Вайса, и устоявшуюся прослойку тишины вряд ли кто-то мог нарушить до раннего, на мой взгляд и по местному расписанию, ужина. Всецело предоставленная сама себе и тюбику увлажняющего крема, вываленного по небрежности на ладонь горкой желейной субстанции, я втираю в запястья, доброго слоя с достатком хватает до ободранных локтей. Сухие струпья поглаживаю без нажима, чувствуя пульсацию заживающих ссадин, и подхожу ближе к зеркалу, подаваясь вперед подбородком, замечая на нем странную тень. Топорно изворачиваясь, я почти залезаю на раковину верхом в поисках удобного для обозрения положения рассмотреть расплывшийся кляксой синяк, твердо не помня причины его возникновения, условно сортируя остальные по времени и обстоятельствам.
– Молли? – на внезапный глухой стук снаружи я рефлекторно дергаюсь в испуге и соскальзываю вниз, на ходу больно задевая коленкой фаянсовый выступ. Удар приходится на комок нервов, и, сидя на полу, я различаю все множество протуберанцев колик на лимбе боли, причитающейся мне уже по умолчанию. – Молли, это ты? – давлю сквозь зубы, когда слышу придушенное бренчание повторно и выхожу из ванной, встречая пустую комнату и подозрительно колышущую занавеску у второй койки. Обеззвученная трансляция новостей CNN цветными разводами играется на брошенном одеяле моей постели, а я тихо и осторожно прохожу мимо соседской, примечая образовавшейся случайно или нарочно щели, к которой незаметно подкрадываюсь, чтобы подсмотреть. Аккуратно пристраиваюсь к прорехе и одним глазом шарюсь по тесной, очерченной по всем четырем направлениям будке со сгущенными красками индикации приборов. Поглядеть втихомолку и съебаться на свое место – порядок действий простой и незамысловатый, стоит лишь умерить дыхание и деть куда-нибудь беспокойные руки, норовящие в нетерпении сдернуть штору. На первой секунде осмотра я различаю нечто бесформенное и тучное, сперва принятое за архаичный дизайн больничной кровати, пока не нахожу мясистый отросток, опасно напоминающий голову, с двумя маслинами вместо глаз, в упор рассматривающих меня, пока я долгие пару минут осознаю силуэт человека с недовольным от вторжения в личное пространство лицом. – Э-э-э, привет, – не нахожусь, что сказать в оправдание, будучи уличенной в моветонной слежке. – Я лежу тут неподалеку, вон там, – и указываю рукой левее, забываясь, что меня по-прежнему видно в узкую полосу бреши. Нулевая реакция в ответ подвешивает тревожную паузу заваленного диалога и накидывает пару сомнений в дееспособности женщины с онемевшим в суровости лицом. Все ожидая гневного выговора, припадка или просто посыла, я переминаюсь босая с ноги на ноги, наконец, проходя внутрь обрисованной занавесями матерчатой коробки с приветственно раскрытой ладонью. – Я Сири, лежу с сотрясом, ну сейчас стою, а так лежу, – заполняю любое отсутствие ответа, неестественно жестикулируя и пытаясь разобрать, меня вообще воспринимают или нет? – Я тогда не буду мешать… тоже лежать и болеть , – напутственное слово выходит донельзя однозначным, и я выхожу за границы несостоявшегося контакта, тут же обращаясь к пульту и набирая громкость дикторской речи, не различая слов и тем более сути, отчего-то испытывая непомерный страх от немой соседки.
– Ты видишь? Ты видишь это, Юстин? Нет, как так можно было поступать с Монализой? Они же любят друг друга с Тайфуном, а эта сраная Карминья им все портит, ну зачем Монализа уехала в Параибу? Юстин, ты знаешь? И я не знаю, просто пиздец, я ебала, – пятая серия Проспекта Бразилии выводит меня из себя, и я говорю громче и быстрее ушедшего на рекламу сериала и всех его горемычных героев, вместе взятых. Обсуждать в одни ворота события, коробящие душу и вырывающее сердце, – это не с Бьянкой спорить, но из-за ее отсутствия наделяю чертами порядочного слушателя, согласного со всем, что я скажу, Юсти, чье имя выпытываю у Молли, неохотно распространяющейся насчет моего определенно странного соседства. – А что за хуйню творит Муриси? – вопрос, на который не знает ответа ни Юстин, ни сценаристы, ни Жорже с Лусиндой Перейра, и я от невозможности происходящего и злости откидываюсь на койку, исторгая стоны отрицания.
– Ой, Молли, не пизди и выключи свет, дай умереть в темноте и без тебя, – беспорядочными взмахами рук прикрываюсь от палящих ламп по периметру потолка и прячусь с головой под подушкой, задыхаясь от нехватки воздуха, и вылезая обратно на голос Маркуса, жмурясь. – Это все Юсти, – пальцем показываю в сторону закрытой койки и перехожу на еле различимый шепот, – не уверена, что ее так зовут, что она больная и что вообще человек, я пизжу вот уже который час, потому что боюсь с ней молчать. Так пахнет страх, – не то всерьез, не то в шутку заключаю, приподнимаясь на локтях и после садясь на постели, подбирая ноги под одеялом. – Нормально, а ты сам вспомнил, что меня здесь оставил, или кто спрашивать стал? – без особой претензии на поздний визит, который мог и вовсе не случиться, я все-таки складываю руки на груди в ряде амбиций на какое-то решение вчерашней истории, смутно припоминаемой, но дословно упущенной. – Вроде только сотрясение, ну и по мелочи, – скомканно отвечая на вопросы, кручу открытыми на три четверти руками, показывая налившиеся темно-лиловые пятна, вряд ли напрашиваясь на сочувствие, скорее ставя в известность. – Со мной всю ночь носились как не в себе, а сейчас, блять, вон, приходят и тут уже уходят, – в подтверждение раздраженно киваю на выход в воспоминание о выбешивающей Молли. – Что это? – упускаю за очередным возмущением бросок ключей и шарюсь в складках провалившейся связки. – Ты мне скутер купил? Я бы поставила на самокат, но там, по-моему, другой принцип. Машина, серьезно?
– О, мисс Пратт! Я вижу, вам уже гораздо лучше, – предвкушение неотвратимого розыгрыша перехватывает бодрый голос доктора Вайса, усмотревшего в выраженном мной желании поскорее выписаться и поехать с Маркусом больше не то нелепости, не то чуши, тут же запричитав в несогласии отпускать меня из-под присмотра врачей. – Об этом не может быть и речи, остаются риски осложнений и…
– Нет-нет-нет, доктор Вайс, я тут больше не останусь, хочу поехать домой, а Маркус обо мне позаботится. Видите, приехал, поторопился меня поскорее отсюда забрать, так что вам спасибо, а мне пора, – предприимчиво быстро я спешу перебить уже набравшего в грудь побольше воздуха врача для припасенных доводов и аргументов в пользу реабилитации здесь, нежели в домашних и неблагонадежных условиях, спасаясь подброшенным Фальконе решением от общества Молли и Юстин и не рассматривая даже вариант смены палаты и медсестер. Сперва озадаченный бескомпромиссным рвением доктор Вайс жует нижнюю губу в паузе, но после соглашается и не спорит, кроме того, способствует процессу выписки без промедлений, и не проходит и часа, как Молли с говном вместо ебала берется проводить меня из клиники к выходу на парковку. Тратя больше времени на поиск одежды, доставленной ночью частично на мне, частично рядом, я выбираюсь в постиранных и еле высохших джинсах, одноразовых больничных сланцах и пижамном верхе с наброшенным на плечи пледом, стянутом из комнат ожидания по пути, навстречу поджидающему меня Маркусу. – Но я же свернула только ручку, – изображая отламывающий жест запястьем и тактильно припоминая сопротивление все же поддавшегося пластика, я всматриваюсь в новую машину Фальконе и забираюсь в салон, косясь поначалу на хромированные ручки, но переводя внимание на вынутые из кармана спрятанные ключи и всю дорогу до дома выспрашивая подробности о поджидающем меня Крайслере.