сиерра и маркус
✖ 1 января 2017
✖ кинотеатр
очевидное невероятное
California |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » California » VIP ДЛЯ фАЛЬКОНЕ » но как
сиерра и маркус
✖ 1 января 2017
✖ кинотеатр
очевидное невероятное
Имею обыкновение очнуться там, не где нажиралась, иначе это верный признак неудачной попойки. Чем дальше точка Б от точки А, тем лучше, разве что остается признать место; ну, или город на крайний случай. Я нахожу себя сползшей в кресле почти на пол, головой упираясь в нижнюю часть спинки, а задницей приветствуя загвазданный пол. Работающий в ночь с тридцать первого на первое число кинотеатр оказывает услугу не только потерянным в праздники людям, одиноко встречающий новый год, но и вкрай объебавшимся кадрам, обнаружившим себя в незнакомом месте. Относительно неизвестном, поскольку сеть в Филадельфии прокачена и разнообразна, чтобы заманивать представителей разных слоев населения: от заблудших погреться бомжей до значимых личностей. В настоящий момент времени я принадлежу скорее к первым. Или отчаянно надеюсь приравняться к ним. Как здесь оказалась? Вопрос первостепенной важности, но в приоритете занять удобное положение. Я подтягиваюсь и усаживаюсь, сворачиваясь клубочком, но провалиться в сон не дает желание поссать и звук извне. Именно по нему я определяю, что нахожусь не абы где, а в кино. И почему меня до сих пор за шкирку не выкинули – еще один повод для размышления, который мне не удается и с трудом. Мозги спеклись в пропитанную алкоголем массу, различающую только основные позывы – брать руки в ноги и ломиться в туалет, чтобы не напрудить в штаны. Остальное – слишком сложно. Голова не выдерживает нагрузки и ставит плотную завесу от восприятия внешнего мира, забывая, что как-то в пространстве ориентироваться нужно, чтобы добраться до толчка и совершить омовение унитаза крепкой струей. Слабо держась на ногах и пошатываясь, я поднимаюсь и волочусь на выход, держась за кресла каждого ряда. Не единожды и не дважды остановившись, чтобы убедиться в правильности курса, в ином случае попросту не выдержу перехода заново и образую лужу под собой.
– Гд здсь тлет? – язык с непривычки заплетается, хотя в полной уверенности, что трезва. Или что было часом ранее? Я почти наваливаюсь на бедную билетершу, как на дорогую и любимую мать. Мама, я в говнище! Держи меня на ручках! – Мне нжно срчно отлть, – погружаю в подробности женщину, которой не посчастливилось выйти на работу сегодня. Впрочем, я едва ли осознаю, какое число сегодня, какой день недели, какой год вообще. И науськанная короткими, пренебрежительными и в то же время с опаской жестами, я решительно направляюсь в санузел и застреваю там на час или два. Давлю из себя мочу, слушаю тихий плеск и проваливаюсь в небытие, а когда прихожу в себя – внутри меня скапливается снова, и так по кругу, пока пизда не замерзает от свежего дыхания унитаза. Экономят на отоплении, сволочи. Вылезаю к раковинам и упираясь руками в края столешницы, поднимая голову. Меня могло бы шарахнуть в сторону от внешнего вида, выражения лица и атмосферы в целом. Говорят, у человека есть аура. У меня же эта аура прет изо всех щелей и ебашит по глазам. Особенно дает леща рядом стоящей фифе, заглянувшей на минутку на пять сек припудрить носик. – С Нвым гдом, счка, – я подаюсь в ее сторону и улыбаюсь во все тридцать два, обдавая перегаром и не на шутку пугая. Та или визжит, или разражается гневным бубнежом и сбегает. – Ну и вали нахуй, дура, – я кричу вслед и поворачиваюсь к своему отражению, – нахуя она сдалась нам, правильно? – пожимаю плечами и отвечаю самой себе, – правильно.
С третьего раза я догоняю, как включается вода. Все ищу краны, чтобы повертеть, покрутить, подергать, и едва не выворачиваю смеситель с корнем, пока не подношу случайно руки, чтобы на них полилась теплая вода. Я умываюсь, вымачивая напрочь болтающийся на шее шарф. Стягиваю с себя мокрую тряпку и засовываю в карман куртку, обнаруживая там зажигалку. А сигарет нет. «Бля» – выдаю и сползаю на пол, раздвигая ноги в разные стороны. Пальцами рисую на кафеле фигурки. Сердечки, крестики, снежинки. Бездумно провожу минуты, пока не затекает зад и от скуки я не поднимаюсь. Память постепенно возвращается ко мне. Сдается, я сюда заявилась несколько часов назад, может, больше, потому что тошно. Потому что опротивело смотреть на радостные рожи домочадцев, празднующих торжество со всеми составляющими. Тепло, еда, близкие рядом. Мне давить лыбу выходило из рук вон плохо, и с подвернувшейся бутылкой джина я съебалась из дома. А на улице, как ни крути, зима, гнавшая любого гуляку в теплое помещение. Под руку подвернулся кинотеатр, в который на последние деньги, оставленные Питом, я купила абонемент. Кажется, заплатила больше, чем нужно, но я же дохуя щедрая душа, чтобы трясти сдачу, а потому выкинув последнюю сотку, гордо задрала подбородок и отправилась смотреть крутившуюся в ночь кинофильмы.
– У мня абимент, – выговариваю четко, но, судя по всему, не то, – а-бо-мент, – еще попытка, – абоимент, блят ь, – в сердцах кричу на билетершу, тыча ей в лицо заламинированной бумажкой, – не пропустишь – поимею я тебя, блять, сейчас и не посмотрю на твой возраст, – крайняя мера, до которой я надеялась ровно так же, что дело не дойдет, так как старушка не в моем вкусе, и вылизывать заплесневелую вагину перспективка не манила, – аревуар, блять, – отдаю честь двумя пальцами, когда бабуля все-таки пропускает вперед от греха подальше. Как ни крути, я здесь на законных основаниях и плачу за свое пребывание. Воспоминание о последних спущенных деньгах навевает тоску, я присаживаюсь на крайнее место и громко вздыхаю – за зловещей музыкой на экране мое нытье не слышится остальным редким зрителям, а я опускаю взгляд. На душонке тоскливо, кошки скребут, собаки воют. Как две недели вернулась домой, ошиваюсь, слоняюсь, стены плечами подпираю. Все заняты своими делами. Невразумительная, но тем не менее произошедшая свадьба Тима и Ленни. Их союз кажется чем-то бестолковым, высосанным из пальца, а, может, это на фоне очередного фиаско. Пит уехал незаметно. Молча и не сообщив, оставив только пару сотен на столе. Очередная подачка. Кость, брошенная из жалости. Тварь. Чуть позже заявилась не менее вшивая хозяйка квартиры и любезно попросила удалиться. Любезно – это с весомой поправкой на отбитое нахуй настроение, привычку возвращаться восвояси, поджав хвост, и купленную по дороге бутылку сухого чилийского. Таким образом, главный акцент в представшей картине свелся к сливу Герети, нежели борзой владелице. Видимо, накопленное отчаянье не спешило бомбануть в Рождество, а подождало более укромный момент на неделю позже. В сон клонит не так сильно. Глаза слипаются, но жадность не зря проебать выкинутые деньги берет свое и поднимает с места. Уж если смотреть кино, то на лучшем ряде и в самом центре. Я, запинаясь, шагаю вперед, пристально всматриваясь в номера ступеней. Нахожу, по моим ощущениям, золотую середину и начинаю двигаться боком, пока не достигаю людей, чьи лица не различаю в кромешной тьме. Не натыкаюсь, и на том спасибо.
– Так что за фильм? – спрашиваю, не мучаясь совестью, что отвлекаю, – о, Фальконе, привет, – протягиваю руку, чтобы отбить пять, но отдергиваю назад, не встретив инициативы в последующие две секунды, – не хочешь – как хочешь, я не настаиваю, – вытирая ладонь о бедро. Вдруг в самом деле грязное. – Так о чем сюжет? – продолжаю как ни в чем не бывало, а следовало бы принять во внимание хотя бы усыновление им брата. Тим окончательно порвал со мной связи и предпочел мне чужих, обозначив именно для меня статус посторонней. Злиться и рвать на себе волосы – самое, пожалуй, свойственная реакция и ожидаемое поведение. Картинка уже пляшет перед глазами, но почему-то не трогает, не понукает устроить дебош прямо здесь, раз подвернулась такая удача. Удивительная флегматичность окутывает и навязывает относиться к жизни проще, напоминая, что не первый раз подобное, и к чему тратить нервишки, если все пройдет по сотому кругу. Действительно. Я веду плечами и расслабляюсь в кресле. – Сегодня первое? – уточняю, резко поворачивая голову вправо, всматриваясь в профиль Маркуса, – или какое?
Месяц. Ровно один месяц, в котором размыто, неясно и, кажется, слишком быстро пролетели четыре с половиной недели, тридцать дней, семьсот двадцать часов и дохулион секунд, сливаясь для меня в сплошную разноцветную полосу, больше похожую на лучи света заснятые при выдержке, с того самого момента, когда я последний раз позволил себе расслабиться, наебенившись практически до полной отключки. У меня были причины, уж поверьте, и для тех причин последующий месяц под лозунгами трезвенника был по-настоящему героическим поступком. Я не пил, не кайфовал под дурью и даже не трахался, завязав со всем, что до этого меня хоть как-то интересовало, просто не имея настроения и желания позволять себе отключаться. Могу, конечно, и воспеть совсем неправдоподобную хуйню, во имя своей мифической силы воли, но на деле она была лишь одной десятой всех предлогов из-за которых я реально взял себя в руки на целый месяц. Не скажу, что это было слишком просто и что меня не ломало первое время от желания чем-нибудь уделаться, более того, я знал, что наступит день, и я засуну в глотку своей праведной жизни средний палец, но честно я не представлял, что это может случиться в новогоднюю ночь.
Желания праздновать еще днем 31-го числа у меня было примерно столько же, сколько бывает у заключенного перед виселицей на эшафоте, и не смотря даже на то, что к маломальски приятному настроению располагали мои дети, я все равно не собирался устраивать семейных посиделок, считая, что с мелких вполне достаточно и трезвого "рождественского чуда" в виде отца, который им его организовал. Вопреки собственным интересам я буквально заставил себя весело провести время в кругу оставшейся семьи, как на сочельник, так и на следующий день, поддавшись на уговоры Бьянки, что детям необходимо почувствовать, будто все нормально. Может они это и почувствовали, я же ощущал лишь устойчивое желание приложиться к бутылке. Тем не менее с того времени прошла еще одна неделя, и вот грядущая новогодняя ночь, как прекрасная возможность осуществить задуманное, уже не волновала меня в своей первоначальной цели. Я увлекся работой в Вирджинии, что неожиданно было даже для меня самого, помогая Винсу подготовить все к новогодним мероприятиям, так как стрип-клуб естественно работал в полную силу на главную ночь года, а в процессе просто не заметил, как на календаре уже маякнуло то самое заветное число.
Как итог, вчера я с полудня показался на работе и не вылазил оттуда до самого вечера, а вернее до ночи, и за это время события разной масштабности успели войти в мою жизнь новой порцией идиотизма. Во-первых так и не добравшись до бутылки или хотя бы стакана, погруженный в сумбурный предновогодний кипишь, я оказался в своем кабинете лишь около десяти вечера абсолютно трезвый и вымотанный, свалившийся на диван в форме бревна, и окончательно добитый пришедшей на телефон смс-кой от Пратт. Да, от той самой Пратт, которая, казалось бы, отъебалась от меня и своего брата, но так только казалось, и ровно до той самой секунды, когда я прочел на экране ее слова. Откуда у нее вообще был мой номер? Сообщение не содержало в себе почти никакой смысловой нагрузки, более того, оно не содержало в себе всех необходимых для построения предложения слов, и решив, что мне сейчас вообще не до этого, я просто проигнорировал смс, убрав телефон с глаз. Будто бы это могло спасти меня от продолжившегося спама с уже известного номера. На третьем сообщении от Сири, я уже совершенно четко осознал, что кто-то по ту сторону переборщил с алкоголем, и знаете впервые за всю свою жизнь умудрился позавидовать, что кто-то сейчас на столько бухой и этот кто-то не я. Пратт судя по всему явно дошла до хорошей кондиции, если единственной жертвой своей телефонной книги выбрала меня, не взирая на то, что мы как минимум не были друзьями, а как максимум желали друг другу скорейшей кончины на дне оврага в луже от помета чаек. И до определенного момента срать я на все это хотел, но вскоре завалившийся в мой кабинет Винс, кардинально сменил все мои планы на вечер, просто достав из кармана своего блейзера два мастерски скрученных джоинта. Парень заебался не меньше моего, и раз уж в моем случае гора сама пришла к Магомеду в виде добротной марихуаны, грех было не воспользоваться предложением и не расслабиться привычным способом впервые за долгий и слишком сложный месяц. Стоит ли говорить, что одним косячком мы не ограничились и прямо в кабинете забили бонг из моей личной заначки, накурившись так, как я давно уже мечтал только в своей голове.
Где-то на этом этапе потерялась моя принципиальность в отношении Сиерры, которая спустя непродолжительное время сообщила мне какое я говно, чем развеселила еще больше, и задала интереса моему желанию написать ответ. Пока мы раскуривали дурь из водяной трубки я занимался тем, что переписывался с Пратт, по ходу дела выясняя какого хрена ей от меня все же надо, и итоге получил бессмысленное предложение придти в кино. Бессмысленным я его называю сейчас, а тогда это казалось мне наполненным логикой и гениальным посылом действие, которое, под руку с веселым похуизмом от травки, зазывало меня покинуть Вирджинию, чтобы, а почему бы и да, не сходить в кино. Алкашка и обдолбыш, первый ряд, места для идиотов.
Я был там уже около часа ночи, приехав на такси и наверняка распространяя по холлу здания удушающий аромат травки, но нисколько не парясь об этом купил себе билет, чтобы позже столкнуться с Сири у дверей в зал. В отличие от нее я на ногах стоял идеально, да и эффект от наркоты почти растерял, пока добрался в другую часть города, однако бредового оптимизма во мне это не убавило. Я знал, почему в итоге поехал сюда, желая сменить обстановку на любую неожиданную, непредсказуемую и чужую, новогодней ночью собираясь максимально отстраниться от всего, что доводило меня последний месяц, и непривычная компания Пратт была только на руку этой задумке. Отсутствие между нами положительных, да и вообще хоть каких-то отношений обещало чудесную перспективу провести время с пользой друг для друга, а позже разойтись и снова никогда больше не пересекаться. Вот почему встретив Сири, с трудом связывающую между собой слова, я был вполне доволен сложившейся ситуации вместе с ней навеселе отправляясь в зал, где таких как мы ебанатов собралось от силы человек пять. Еще бы, кто встречает новый год в кинотеатре вообще?
Упорно собирая все углы, косяки и предметы интерьера на своем кривом пути, Сири гордо вышагивала впереди меня, указывая дорогу, как Моисей в пустыне, а я нисколько не пытался помочь ей в стремлении пиздануться, искренне угарая и позволяя ей творить все что угодно. Правда энергия Пратт, как у щелочной батарейки, закончилась ровно тогда, когда ее пьяная задница приземлилась на одно из центральных сидений кинозала.
- Ну ахуеть, и че вы теперь целый месяц жрать будете? - с весельем выдергивая из руки девушки смятый абонемент, я искренне удивился тому, что Сири раскошелилась на хорошее место, не стоящее баснословных денег, но для нее явно бьющее по отсутствующему бюджету, - экономь попкорн. Я сел рядом, хотя места вокруг позволяли сесть вообще где угодно, и закинул ноги на спинку стоящего впереди сидения, чуть сползая в своем и ощущая, как меня приятно кумарит сонными отходняками после травки. На экране запустили какую-то орущую рекламу, и я повернулся, чтобы спросить у девушки, как ее вообще сюда принесло, когда наткнулся взглядом, на отрубившуюся в своем кресле Пратт. Может ее из дома выгнали? По шкале от одного до бесконечности на сколько мне похуй? Правильно.
Вернувшись к фильму, оплаченному на кассе и, наконец, начинающемуся, я напрочь забыл о существовании Сири минут на тридцать точно, а вспомнил, когда ее телодвижения в кресле рядом, стали все больше напоминать позы одержимых дьяволом. Постепенно съехав на самый пол и врезавшись головой в спинку сидения, что ни капли не заставило ее очнуться, девушка вынудила меня заржать в голос, наблюдая всю эту картину с большим удовольствием и явно мешая прочим зрителям в зале прочувствовать остросюжетный момент в экшене на экране. Я не стал помогать ей подняться, нахера оно мне надо, да и человеку так явно удобнее, а лишь посмеявшись, продолжил смотреть кино, едва удерживаясь от желания периодически на нее что-нибудь положить. Не знаю сколько она так просидела, только когда, наконец, очнувшись поднялась с пола, первый в ночном марафоне фильм почти закончился, а она определенно не понимала где находится. Прерывать поиски ответов на важные вопросы я тупо не имел права, согласитесь, а потому лишь молча наблюдал, как Сири не замечая ничего вокруг направилась к выходу, все еще с трудом стоя на ногах. Я честно думал, что она свалила из кинотеатра, и уже даже не ждал ее, досматривая фильм, когда Пратт вновь появилась рядом протискиваясь между сидениями и все-таки замечая присутствие кинозала.
- Амнезия, - отвечая на вопрос о фильме, я уже понимал по одному ее взгляду, что она нихрена не ориентируется во времени и собственной памяти, а потому веселился еще больше, наигранно вскидывая брови от удивления, слышимом в ее словах, - о, привет, - с интонацией придурка я проигнорировал жест Сири предлагающий отбить ей пять, просто потому что понятия не имел где она шароебилась, но в основном потому, что слишком удобно сидел, чтоб для этого приподниматься. Пратт села рядом, решив, наконец, поинтересоваться о чем фильм, который уже полностью проебала, заставив меня отвлечься от экрана и повернуться к ней, чтобы ответить.
- О пьющей жительнице трущоб, страдающей провалами в памяти, - я говорил тише, чуть склонившись в сторону Сири, создавая самую серьезную атмосферу для собственных утверждений, тогда как на экране двое мужиков дрались, устроив настоящий кровавых махач. Вопросы девушки лишь еще сильнее веселили, заставляя задуматься о том, а не сильно ли она ударилась головой об сидение, когда сползла на пол, - а на какое похоже? Чем ты так наебенилась и где? - отрываясь от экрана я встретился с Пратт взглядом, заинтересованно всматриваясь в ее обескураженный вид побитого щенка, которому зачем-то налили и, усмехаясь, все же решил сжалиться над ней, задавая наводящий вопрос, - вообще нихрена не помнишь? В зале пять человек, включая нас, думаешь это совпадение?
– Оч-чень остро-умно, Фальконе, – выговаривая по слогам, поскольку первая попытка парировать идет крахом, превращаясь в невразумительный стон или мычание, – ставлю пять, садись. А, ты уже сидишь, посижу и я, – вскидываю руки. Не я такая, а жизнь, – и я уже сижу, – и вздох – короткий, глубокий, проникновенно отражающий удручающую степень ситуации. Голову держать в вертикальном положении тяжеловато. Шея гнется, запрокидывая затылок куда-то назад против сил гравитации, и я успеваю виском врезаться в мягкую обивку кресла. Поворачиваюсь, утыкаясь уже лбом и ворочаясь вправо-влево, вкручивая себя в поролон. Сраный кинотеатр. Музыка слишком громкая. Свет с экрана чересчур яркий. Тут что, одни инвалиды? Нахуя так сильно ебашить по глазам и ушам? Выдаю звук, граничащий с ревом самосвала и мученика с сеанса экзорцизма. Оперируя лишь нездоровой головой, упираюсь ей и переворачиваюсь в правильную позу, когда копчик ровно утыкается в стык спинки и сиденья. – Почему я, блять, вообще в кинотеатре? – недовольно адресую претензию Маркусу. Он первый, не считая билетерши снаружи, кто попался на пути. А значит, имеет непосредственное отношение к происходящему. Первая и последняя верная мысль, спущенная в трубу, поскольку я не ищу простых путей и пренебрегаю ранее достигнутыми навыками, даже если это очевидная загадка, в моем случае способная разрешить ряд проблем, одна из которых – провал в памяти. Фальконе прав, но вместо согласия с ним я выражаю предельно презренный взгляд, который при идеальном стечении обстоятельств должен изничтожить Маркуса в пыль, а прежде показать, как мне максимально все равно на его подъебы, ведь все идет по мною предложенному плану. Все под контролем, а я властитель ситуации. На фантазии я определенно хороша, потому что в итоге получается кривой зажмуренный взгляд с гримасой потрепанной горемыки в придачу. Я шмыгаю потекшим носом и наковыриваю телефон. Не могу разглядеть дисплей и тычу в лицо, просматривая историю последних сообщений. Может, это прояснит обстановку. В глазах резь. Из глаз слезы. Я щурюсь, но упорно мотаю начало сквозь череду невнятных слов. – Ты мне, что ли, написал? – устаю листать, смаргиваю и спрашиваю напрямую, потому что иначе быть не может. Я, именно я, не могла написать этому говнарю первая. Сразу нет. Никогда. Ни за что. Только чтобы отвлечь внимание и умыкнуть брата из-под носа. Идейка отличная, и я приказываю себе запомнить. Пригодится. – Где я наебенилась? – переспрашиваю, театрально пародирую в силу возможностей выдавать человеческие эмоции, а не животные припадки, – не ебу где. Где-то, блять, – зло и раздраженно, поскольку натыкаюсь на первое сообщение от себя. Выдаю кряхтение недовольство подобно девяностолетней старухе, уличенной в маразме. Замолкаю и погружаюсь на редкость в содержательную беседу, особенно перечитывая раскрасневшимися глазами собственные сообщения, большинство из которых – набор букв или символов. В какой-то момент я натыкаюсь на упоминание о елке и выбираюсь в инстаграм, где нахожу фотографию, датированную несколькими часами ранее с кучкой отзывов. Некоторые от Маркуса, а по извещениям вижу, что вообще подписался чуть ранее. – Ой бля-ять, – комментирую вслух свою рожу, нереально натурально лыбящуюся в камеру. Вопрос столетия: кому повезло стать фотографом? Но он отпадает, уступая место другому: откуда, блять, здесь взялся Уэс? Откуда я, блять, вообще знаю некоего Уэса Страуда, который тоже имеет знакомство со здешней елкой, причем весьма близкое. Переходя по профилям туда-сюда, я, наконец, начинаю вспоминать. Вспомнить, сука, все. Как накидалась до состояния киномана, чтобы припереться тридцать первого декабря в кинотеатр. Как упросить кассиршу на ресепшене сфотографивароть на фоне елки и наткнуться впоследствии на Страуда, ведь конкретно с ним я коротала часы до приезда Фальконе. Явился – не запылился. Кажется, я стала даже забывать к тому времени, что взяла Маркуса на слабо, иначе бы не сунулся.
– Я отказываюсь, – протяжно завываю и одними губами безмолвно заканчиваю «это воспринимать», подаваясь вперед и повисая вешалкой на сиденье перед собой. И без того плачевное состояние добивает цепочка необдуманных решений, хотя могла бы еще до полуночи завалиться в теплый угол и проспаться. Выползти с утра и вернуться домой. В дом родной, но в последнее время неприветливый и напряженный. Наверное, поэтому декорации фильма напоминает мне знакомое здание, в котором на экране мужики после мордобоя схватились за цепные пилы и норовили отрезать друг другу по приличному куску. Лучшее зрелище в праздник. Идеальное. Кажется, рассуждаю вслух, за что получаю неодобрительное шипение со всех сторон. Аж с трех. Фальконе, блять, опять прав, что нас тут пятеро. Уметь, сука, считать, а нарываю рядом с собой остаться недоеденного попкорна и жертвую жрачкой, чтобы кинуть в особо возмущенных. – Такая проблема, блять, я не пойму? Смотри там дальше, – выпрямляюсь, чтобы крикнуть, и складываюсь пополам снова, когда остальные, судя по всему, преданные зрители, уткнулись глядеть дальше. Да, просранные три минуты экранного времени сильно скажутся на общем восприятии. Сербский артхаус же, не хоррор, простите-с. Будь я на ногах, пошла бы в носочки покланялась, извиняясь до упора и доводя все до абсурда.
– Так, – начинаю мою последнюю и главную речь в кинозале, – где мой билет, – секундой позже я наткнуть на абонемент. Еле-еле его разгляжу, вставая в полный рост, чтобы поймать свет, и вычитывая места. Сижу почти правильно. Вернее правильно совсем, исключая пребывание Фальконе на соседнем месте. – Я знать тебя не знаю и отсаживаюсь, – доношу к сведению, почти что наклоняясь к нему. Резко отпрядываю и перемещаюсь на три сиденья в сторону. Там усаживаюсь прямо, как положено, складывая руки на груди, и минут пять старательно вникаю в незамысловатый сюжет. Ничего сложного, элементарно, просто все действующие лица имеют цель укокошить соседа. Как знакомо. Не упускаю и шанса, чтобы не покоситься в сторону Фальконе, а, встретившись глазами, рвано отвернуться, будто это недоразумение и я просто ищу более выигрышное для себя положение в кресле. Так проходит полчаса. Может быть, больше, пока в голову не вступают остатки алкоголя. Или похмелья. Верен третий вариант – унаследованная дурь, которая настойчиво зудит: почему именно я должна, блять, отсаживаться, когда абонементы, блять, мои?! И вступает в противоборство с ленью, теплом. Хорошо устроилась. Еще чуть-чуть – и засоплю вновь, засну, однако не менее удачно расположившийся Фальконе дает покоя. Я вновь хватаюсь за телефон и набираю номер. Звоню. Жду до упора. Телефон абонента наверняка находится на вибрации, но меня не колышет. Подожду, не так страшно. Наконец, дожидаюсь и чеканю: – это мой абонемент, пошел вон, – поднимаюсь и направляюсь в сторону Маркуса, попутно включая фонарик и светя ему прямо в рожу, заодно и себя слепя, и вызывая лишний интерес со стороны. – Где хочешь, блять, садись. Это мои места, – сую прямо в лицо и не просто шепча, стараясь минимизировать риск чужого внимания – крича, – уходи.
– Девушка! – от темноты отделяется тучная женщина, крайне возмущенная и гневная, ну, или по жизни кипяченая понапрасну, – идет сеанс! Ведите себя подобающе, иначе придется покинуть зал, – вид дохуя важный. Выпятила грудь, нахохлилась. Вот, блять, Фальконе, мотай на ус.
– Отъебись, – бросаю неосторожно, задевая и билетершу светом фонаря, – не до тебя сейчас, ну правда, – добавляю, извиняясь и готовясь обрушить силу возмездия на Маркуса, как меня хватают на выход, зачитывая наизусть правила посещения кинотеатра. Снаружи пухлая сука, умеющая только лаять, на деле же тащит меня без затруднений наружу и оставляет перед закрытыми дверьми. Незапертыми, как я замечаю, дергая на себя ручку. Ложное ощущение успеха. Меня палочкой передали следующей тетке, гардеробщице, а ей я и вовсе не пожертвовала дань в виде куртке – за нее и тянет в сторону выхода. – Я сама. Сама! – вырываюсь и отряхиваюсь. Торжественно марширую, покачиваясь, на выход. На выход мимо злосчастной елки, кассирши, пробившей мне абонемент, тихого старика-охранника, выполняющего здесь номинальную функцию, потому что по факту заправляют здесь билетерши. Страшные женщины, способные вывести за пределы обители фильмов не только буйную с похмелья девку, но и Фальконе в том числе. В отражении дверей я вижу, как и его сопровождают, посчитав соучастником моего бесчинства. – Да сейчас, сейчас уйду, дождусь и уйду, – убеждаю все-таки, что беспрепятственно покину кинотеатр без лишнего рукоприкладства, как только сравняюсь шагом с пособником. Обидно, что вытурили на улицу, но проебалась я сильно по части просмотра кино, чтобы проникнуться атмосферой, а потому не прочь бросить кости в место куда-нибудь подружелюбнее.
Диалог не удался, хотя на что я рассчитывал. Пратт, явно еще не до конца отошедшая от своего алкомарафона, сидела рядом, периодически издавая какие-то нечленораздельные звуки, и водила пальцем по экрану телефона в натуральной попытке сконцентрироваться, видимо все-таки начиная осознавать происходящее. Я же влупился в показываемое на экране зрелище, циклично развивающееся по давно известной спирали сценаристов, при этом ни о чем конкретном не думая, а просто зависая с отходняка и понимая, что единственное от чего бы сейчас не отказался - это от какого-нибудь хавчика. Целый день практически без еды - самое время отжать у Сири попкорн. Я протянул руку, забирая с подлокотника почти полное ведро взорвавшейся кукурузы, щедро посыпанное сахарной пудрой и отправляя в рот целую горсть, пока Пратт слишком занятая важным совещанием с собственной шизой не замечала ничего и никого вокруг. Когда по характерному "блять", растянутому в интонации ахуя и сожаления, девушка таки вернулась в реальный мир, я уже точно сожрал одну третью ведерка и с интересом оторвал взгляд от экрана, уставившись сначала в телефон Сири, а после уже поднимая глаза на ее обескураженное лицо.
Буквально три недели назад в хламину нажравшись с Эванс мы проснулись в чьей-то квартире заваленной хламом и чужим шмотьем, а после обнаружили, что еще ко всему прочему поженились, где-то ночью умудрившись доебаться до судьи, и вот это я называю "блять" в широком понимании слова. Тот же факт, что Пратт просто написала мне кучу бухих сообщений и позвала в кино, на фоне того "блять" выглядит как жалкое "ну вот", о котором даже париться не следует. Тем не менее, повисшая на спинке сидения Сири, видимо совершенно не ожидала от себя подобного пиздеца и теперь сокрушалась в молчаливом трагизме позволяя мне прикреплять небольшие хлопья попкорна на взлохмаченную копну ее густых объемных волос. Словно снег на рождество. Ребенок во мне не умер, а долбоеб так и вообще носил звание бессмертного, потому стоит ли удивляться, что под остаточным действием гаша я не собирался вести себя адекватно.
Сири о чем-то снова заговорила, создавая устойчивые шумовые эффекты на фоне появившейся на экране бензопилы, что по моему-то крайне символично, и мне пришлось оторваться от великого занятия по украшению ее головы, чтобы снять ноги со спинки и податься вперед для участия в разговоре. Последнему состояться было не суждено, ведь те долбоебы, что кроме нас изъявили желание залпом смотреть трехкартинный нон-стоп в новогоднюю ночь, уже не в первый раз обратили внимание на меня и Пратт, зашипев с разных углов, так как видимо голос Сиерры заставил их проснуться. Заржав с того, что в ответ на возмущения в зрителей полетела кукуруза, я услужливо пододвинул ведро ближе к девушке удивленно, но с долей восхищения провожая ее действия взглядом, как главный ценитель подобного поведения. Никогда бы не подумал, что Сири способна на какое-либо хамство, в собственной голове всегда представляя ее, как поехавшую на материнских инстинктах девку, и сейчас то удивление носило приятный характер, схожий с чувством гордости за успехи лучшего друга. Ну такие, типа: двукратно побил собственный рекорд по количеству рюмок в литрболе.
- А я зря не хотел сразу ехать, - откинувшись на спинку, словно предвкушая продолжение шоу, я засунул в рот новую горсть попкорна, наблюдая, как Пратт вдруг поднялась с места в поиске билетов, а после наклонилась так близко, что имела все шансы потерять равновесие, - валяй, - тоном похуиста с уровнем "бог" я беззаботно махнул рукой девушке в направлении свободных мест, нисколько не препятствуя ее спонтанным решениям, а после снова закинул ноги на спинку, сползая ниже и ставя ведерко на самого себя. Какой долгий фильм. Когда они они все уже сдохнут? С удовольствием представляя, как в каждой новой сцене лично присутствовал бы в роли в маньяка, лишь бы быстрее закончить его великое дело, я периодами ощущал на себе взгляды Сири, поворачивая голову в ее сторону и с интересом прикидывая какого хуйца-то ей надо, пока в кармане не завибрировал мобильник. И что там? Поздравление от матери с 2017? Меньше всего хотел бы сейчас слышать Селию, но телефон не прекращал надрываться и пришлось выудить его из кармана, чтобы наконец взглянуть на экран, где вновь горело имя Пратт. Взяв трубку, я одновременно повернулся в сторону девушки, уже в принципе ничему не удивляясь и встретившись с ней взглядом, получил новую порцию бухого бреда на этого раз с попыткой согнать меня с места.
Выпрямляясь на кресле и поднимаясь на ноги, я грубо перехватил руку Сири с телефоном, убирая ее от глаз, и в миг растеряв остатки терпения, уже впивал в девушку взгляд не предвещающий ей ничего хорошего. Уходи? Серьезно? Наша последняя встреча ее ничему не научила?
- Сейчас пизды получишь, Пратт, - мои слова потонули в чьем-то крике, и уже чужой голос истеричной бабенки в который раз громогласно призвал Сиерру к порядку, заставив меня отвлечься и выпустить последнюю, дабы свет от ее ебучего фонарика озарил нам ком жира, угрожающего целостности построения ряда. Умеющая сама себя завести на пустом месте Сири, (что возможно приносит ей пользу одинокими вечерами), уже вежливо просила местных служителей порядка позволить ей беспрепятственно трахать мои мозги, но видимо не учла, что на работу эту принимают как раз в 26, как на судно к капитану Дэйви Джонсу, и сейчас она фактически послала нахуй саму себя двадцатью годами позже. Стоит ли удивляться, что неправильных габаритов женщина не упустила случая тут же вцепиться пухлыми ручонками в местную истеричку и поволочь ее на выход, пока вторая не менее настойчивая сверлила меня с разгневанным укором.
- Вас это тоже касается, сэр, - настойчивый тон, грозный вид, будто мне пятнадцать и начну сопротивляться со слезами в глазах умоляя оставить меня на сеансе. Вскидываю руки раскрытыми ладонями, тем самым сообщая, что буйствовать не намерен, и направляюсь к выходу, по пути захватывая попкорн. Ровняюсь с женщиной и дружелюбно предлагаю ей угоститься, пока она смиряет меня уничтожающим взглядом явно не расположенная к шуткам. Часть корабля, часть команды. Я понял. Двигаю к выходу, немного жмурясь от яркого освещения в холле, и вижу Пратт в конце коридора, которую держат под наблюдением, видимо, как особо буйную, дабы убедиться, что она точно выйдет из здания. К слову она не спешит, стоя на месте, что заставляет задуматься о том, а не меня ли она ждет, и нагоняя девушку, я удивленно вдвинув брови кошусь на нее в немом вопросе.
- Я уже говорил тебе, что ты ебанутая? - когда двери за нами захлопнули и сырой январский воздух окутал пространство вокруг, я поднял воротник пальто, обращаясь к Сири и спускаясь по ступенькам, мокрым от недавнего дождя. Понятия не имел куда мы направляемся, двинувшись вдоль улицы по тротуару, словно старые друзья, но почему-то и не спешил вызывать такси, понимая, что дом это то место, где я сейчас меньше всего хочу оказаться. - На, - пихнул девушке в руки ведро попкорна, так и оставшееся у меня, и застегнул все пуговицы, чувствуя, как ночной ветер пронизывает насквозь. Долго мы так не проходим, особенно трезвые, а потому стоило поискать убежище открытое, но еще не забитое битком в новогоднюю ночь.
- Забрал бы тебя в Вирджинию, но ты ж блять на сцену залезешь, - констатировал факт, а не строил предположения, не собираясь тащить Пратт в собственных клуб, ради сохранности последнего, - а ближе тут ничего нет. Достал телефон, открывая карту с геолокацией и высматривая хоть какой-нибудь бар, пока каждый новый порыв ветра в мою сторону не подкидывал заманчивый вариант вернуться домой и оставить Сири наедине с ее ночной прогулкой. Обшарив всю близлежащую на карте местность на предмет подходящего нам заведения, я случайно ткнул пальцем в стоящее за углом здание и поначалу не обратив на него внимания, за неимением вариантов, вновь вернулся в заданную точку, загораясь "гениальной" идеей.
- Пошли, - убрав телефон, я прибавил шаг, направившись за тот самый угол, после поворота которого мы оказались у невысокого кованного забора, тянувшегося метров пятьдесят до следующего здания, и прерывающегося где-то посередине калиткой, приглашающей войти на небольшую территорию недавно отстроенной церкви. В ее окнах приветливо горел свет, в чем я и не сомневался, прикидывая, что внутри наверняка водятся несколько ненормальных по хуже тех, кто смотрит фильмы в новогоднюю ночь, но выбора у нас не было, а идея с тем, чтобы вломиться в церковь погреться меня почему-то веселила. Кивнув Сири в сторону здания, я остановился у калитки, дожидаясь пока девушка подойдет ближе, чтобы на всякий случай поинтересоваться стоит ли сжечь эту церковь вместе с ней внутри.
- Ты же не одна из тех, кто ходит на воскресные службы и облизывает задницу местному падре? - для саморазвития и новой информации о Пратт сойдет. Я двинулся по тропинке, поднимаясь не невысокое крыльцо и читая на висящей табличке какую-то хрень, а после открывая массивную, но на удивление легкую дверь, пропустил Сири вперед входя следом. Обычная церковь с высокими потолками и двумя рядами лавок, в зале, открывающимся нам с из небольшого холла, где еще два ответвления вели в какие-то комнаты поменьше. Срать на них, я пошел в центральную, оглядываясь по сторонам и отмечая, что вопреки собственным ожиданиям мы тут все же единственные "прихожане", что очень радовало, так как хотя бы можно громко разговаривать.
- Пратт, если найдешь хавчик, можешь тут даже жить, это определенно лучше вашей лачуги, - я дошел до самого начала рядов и стойки священника, за которой из больших витражных окон открывался вид на задний двор. Изображений Христа и прочей привычной католической утвари тут не было, а потому я мог предположить, что это скорее всего какая-то протестантская хуйня, которую крайне не переваривает моя мать. Самое время поздравить ее с праздником.
- Моя мать - ярая католичка, а я хороший сын, поэтому иди сюда и помоги сделать новогоднюю открытку.
Человека проще не сыскать. Пристать к кому-нибудь и не отлипать, как банный лист, до прямого вопроса, пока конкретно не пошлют, не попросят отъебаться. Что касается меня, такие случаи редки: я ж, блять, нутром чую, с кем можно приложиться к бутылке, а кто может приложить ее к моей голове, в которой все переворачивается верх дном. Только оклемалась в кресле, так уже на выход. Экшена больше, чем в крутившихся в прокате фильмах, а потому не рождается и мысли, чтобы сориентироваться на улице по свету фонарей и поплестись восвояси, смирившись с провалом. Почему в дверях дожидаюсь Фальконе – тоже причин не находится. На таком себе перепутье, где два варианта: продираться сквозь холодные улицы к дому или увязаться за Маркусом. Даю отсутствующую в карманах сотку, что мне он рад не меньше, чем персонал кинотеатра. В конце концов они выигрывают в количестве, за ними теплое помещение и автомат с взрывающимися зернами кукурузы. Попкорн я вытаскиваю из волос подобно репью, но не выкидываю – отправляю в рот и медленно пережевываю. Не в праве разбрасываться едой просто так, но те уебища на передних рядах заслужили. Жалея, что проебала целое ведро попкорна, двумя руками толкаю перед собой дверь, натыкаясь только с третьей попытки взглядом на наклейку «на себя». Резко делаю шаг назад, дергая ручку, и вываливаюсь на улицу, тут же втягивая с шумом воздух и щуря глаза от порыва ветра.
– А я тебе, что ты очень благодарный? – принимаю без лишних вопросов и даже выхватываю мое ведерко в надежде найти на донце целехонькие остатки, а не шелуху или не разорвавшиеся назло зерна, о которые можно сломать зубы. Языком невольно касаюсь покоцанного лет десять-двенадцать коренного. – Посидели, блять, в кино, – вылетает злобно, с обидой. Тело уже тоскует по мягкому раскачанному креслу, неудобных подлокотниках, но приятному месту в целом, потому что расхаживать по слякоти в ночь, еле-еле проспавшись, не комильфо. – Мы им мешали разве? – вряд ли я жду от Фальконе понравившегося мне ответа, а тот в охотку примется соглашаться со всеми вылетающими в адрес зажравшихся билетерш фразочками, – кучу денег им отвалила, а они… суки, – застегиваю молнию на куртке, резко дергая за собачку с характерным вжиком. Бегунок быстро достигает конца и прикусывает мой подбородок, отчего я дергаюсь в коротком припадке боли. – Поэтому мы слоняемся на холоде, пока не дадим ебу, – вряд ли температура упадет ниже тридцати градусов, однако сырость и ветер вводят меня в состояние неудачно замороженного бройлера. – Куда? – вопрос вырывается сам по себе. Уже все равно, что придет на ум Маркусу; ответственность за остаток ночи я сняла вместе с последним шариком кукурузы с волос, и без споров следуя за ним, семеня мелкими от холода шажками и отставая на полкорпуса. По пути жмурюсь от ярких огней, не щадящих мои глаза. Смотреть бы под ноги, однако на первом же десятке метров после выхода я имею удачу встать в лужу и промокнуть. Ничего нового. С моей обувью только в непогоду и гулять. Просят каши – получают грязь с улиц. Следом за ступнями немеют пальцы, зябнут в поношенных растянутых митенках, которые я настойчиво натягиваю до ногтей.
– Когда мне было семь лет, – начало берет всплывшая на поверхность глупая история из детства, – Ханна, ну мать моя, – якобы нужное пояснение для лиц, которые не в курсе, – с кем только ни водилась, лишь бы со мной не сидеть и сплавлять в руки, кому было жалко бросать ребенка без дела на улице. Однажды я ходила неделю подряд в какую-то церковь с одной теткой: на службы, к священнику, посидеть на лавке просто так, – берет сомнение, что Фальконе или неинтересно, или вовсе не слушает, но забавное воспоминание полностью захватывает мою речь, – потом она вернула меня к мамке, но привычка сохранялась за мной еще несколько дней. Я зачем-то приходила, торчала, пялясь в потолок, а однажды за мной увязалась собака, и я вдруг подумала, что псина не сможет попасть в рай, как все мы, – голосом я коряво пародирую проповедь, – потому что некрещеная, притащила ее с собой и побрызгала ее морду святой водой. Наверное, она уже давно подохла, но я старание в счет идет, – назидательно, – как думаешь, мне зачтется?
То церковь, то ли храм кажется мне пустым, необжитым. Несильна в религии, исключая того случая свершения великого таинства Господа, и не разбираюсь в тонкостях обстановки той или иной конфессии. Скамейки стоят, кафедра вон впереди. Безлюдно и тихо. Пропустив на пороге Маркуса вперед, я медленно иду за ним, хлюпая ногами и оставляя уродливые следы налипшей на ноги грязи. Тропу у входа размыло, а тяжелыми ботинками успеваю набрать не только воды, но слипшиеся комья земли на носы. Морщусь от непривычного запаха и оглядываюсь, широко озираясь. Осматривать нечего, но ощущение будто на экскурсии. Незнакомое и чужое место, куда я пойду в последнюю очередь, и точно не сюда. Те дома божьи, где устраивают время от времени кормежки бездомным, я знаю, а здешнее помещение походит больше на прибежище анонимных верующих. По всей вероятности, еще и воображаемых, поскольку с трудом удается представить забитые до последней скамьи прихожанами – такой здесь голяк. Отстроили церковь и позабыли крест прибить снаружи для приметы.
– И что, получился из тебя славный христианин? – наконец, догоняю Фальконе, поднимаясь по невысоким ступеням, – да, самое время постричься в монашки. Я же вылитая сестра Сиерра. Господь Бог, – я складываю ладони в молитвенном жесте и закрываю глаза, – подай знак, что ты среди нас, ответь на мою молитву и обрушь свой гнев на Маркуса Фальконе. Можно уебать ему этой кафедрой, – медленно показываю на простую неброскую, но массивную стойку, – а можно этими скамейками, – поворачиваюсь, разводя руки в стороны, – потому что, Господь, в твоем доме нихуя нет, и зачем мы сюда приперлись, я тоже не понимаю. Озари мое сознание, избавь мой лоб от боли похмелья. Мне так плохо, что я сейчас блевану прямо здесь. И не забудь о сыне твоем, Маркусе, покажи ему путь в иное место, чем эта дыра. Аминь, – заканчиваю свое прошение бессмысленным кивком. Не нагибаясь, разуваясь, сдирая с себя обувь пятками. Пол холодный, но сухой, и я переминаюсь с ноги на ногу в разных носках. Во что я одета – открытие для меня самой. Я расстегиваю куртку и разворачиваю обернутый вокруг шеи натянутый кое-как ранее влажный шарф, насквозь пропахший тяжелым смогом. Закурить бы, но проебалась с сигаретами еще давно. – Сделала все, что могла, – пожимаю плечами и присаживаюсь, закидывая руки за спинку, на скамью в первом ряду, – и покурить у тебя тоже нет? – не рассчитываю на удачу и маюсь от промежуточного муторного состояния между скукой и мукой от сосредоточившейся на переносице боли. Жестко, неудобно. Не сползти вниз, не улечься. Слишком тошно служить Богу. Тишина давит на уши. При всем желании поднять шум одним двоим не удастся. Брошенные крики в повисшую атмосферу покоя и согласия мгновенно тут же утонут, их затянет трясина царящей здесь безмятежности и веры в Бога, подстать всегда молчащему и не вмешивающемуся в мирские дела. Хули толку стирать язык в тряпку в молитвах, морить себя голодом и перебрасывать со своей спины поруку жизни на размытый в тысячелетиях образ? Проще выместить ту же злобу, ярость на золотом теленке, разбив руки о начищенные рога, чем слезно вымаливать прощение, стадом поклоняясь выдумке. Бог, ау, ты где? Где ты был, когда меня изнасиловали? Где ты был, когда я потеряла ребенка? Где ты был, Бог?
– Ну что еще, боже… – упоминаю имя всуе, закатывая глаза и доставая орущий мобильник. Музыка вспарывает липнущее к ушам беззвучие и бьет по перепонкам. Звонок с полузнакомого номера, потому что мне лень забивать контакты. Я не успеваю ответить, экран гаснет, извещая меня о просранной зарядке, но напоминая: кто звонил и зачем. Кажется, за пару дней до наступления нового года я сумела договориться о подработке. Временной и до сегодняшнего момента вилами по воде писанной, но лучше, чем вновь занимать у знакомых по десятому кругу, виновато опуская голову и клянясь вернуть в ближайшее время. Так я называю метод пропасть с виду на полгода-год, пока совесть не посчитает нужным опять запросить денег, теша себя мыслью, что к тому времени человек достаточно остынет и снова разжалобится. Уговор был на утро первого числа, то есть как бы на сегодня, на сейчас. – И та-да-а… я в очередной раз проебала работу, – не стесняясь признаваться Фальконе в новой неудаче, олицетворением которой я являюсь. Риск словить порцию стеба вполне оправдан, и, возможно, именно в нем я нуждаюсь, раз без инициативы Маркуса, будто ему или кому-либо вообще это может быть интересно, начинаю разговор. – Уже месяц не могу никуда приткнуться, – не жалоба и не нытье; горькой ухмылкой готовлюсь услышать подъебы от человека, который вряд ли будет занимать голову подобными мыслями. Сытый голодному не товарищ. Ждать – уже нигде не ждут, а значит, можно переставать лить говно про никудышное место и радоваться крышей над собой. Чувство полного невезения всегда чуточку опьяняет. Нет нужды задумываться о следующем шаге, целом плане, стратегии, куда бросить себя дальше, чтобы не загнуться. Каждая зацепка – кирпич ответственности, который можно поймать руками и вложить в строящийся дом будущего, а можно словить лбом и распластаться в собственной луже. Наверное, по мне видно, что к двадцати шести годам я имею стенку в три ряда и просевшую землю под местом, где я обычно валяюсь.
- То есть ты, покрестила собаку? - переспросил на последних секундах возможного терпения, расплываясь все шире в улыбке от осознания тупости ситуации, и, в конце концов, не выдержал, сорвавшись на смех прямо возле открытой калитки. Почему-то меня не покидало ощущение, что подобных историй в багаже Пратт еще дохуя и больше, однако эта явно будет моей любимой и запоминающейся, как первый минет на школьной вечеринке. - Святая Сиерра. Уверен, что тот пес рассказал остальным и потом они написали свою собачью Библию, - говорил с ощутимой иронией и сарказмом, все еще улыбаясь, пока мы входили в церковь, и наконец, погружались в тепло. Шум безлюдной улицы с его порывистым ветром и проезжающими машинами остался позади, за спасительными дверями, а отопление этого пристанища набожных католиков играло нам на пользу, позволяя мне расстегнуть пальто.
Звук наших голосов эхом отскакивал от стен пустынного зала, создавая легкую и почти ощутимую вибрацию в воздухе, разгоняя привычную вяжущую слух тишину. Знакомое чувство, для того, кто, как и я, раньше часто, но не по собственной воле, бывал в подобных местах, увлекаемый лишь одной единственной мыслью - свалить отсюда побыстрее нахер при любом удобном случае. Ничто и никогда так не вводило меня в состояние безнадежности и беспросветной скуки, как эта атмосфера умиротворения, тишины и праведности. Всегда хотелось нарушить ее всеми возможными способами, и даже по прошествии стольких лет внутренний ребенок и дебошир во мне не умер, упиваясь потоком мыслей и идей, как именно провернуть желаемый, свободный от условностей беспредел. Но сегодня присутствие Пратт само по себе можно было считать за такую возможность, как бонусное дополнение к беспонтовой, и совершенно бессмысленной новогодней ночи.
Сири плелась где-то позади, обозначаясь характерными звуками чавкающих шагов, и я обернулся, отвлекаясь от вида за окном, чтобы лицезреть Пратт уже в паре метров от себя. Здесь, при хорошем освещении зала, девушка окончательно формировала свой устойчивый образ бомжа, с лохматыми волосами, потрепанной, висящей одеждой, отсутствием перчаток и раздавленными в хлам ботинками, грязи на которых было больше, чем на мокрой после дождя улице. Я окинул ее взглядом, мысленно представляя, какого это, когда прохожие дают тебе милостыню, а ты и не просил, но не успел ничего прокомментировать, так как в ответ на мои же слова, Сири наигранно сложила вместе ладони.
- Вот так и стой, - я усмехнулся, доставая из кармана мобильник и параллельно слушая о чем пиздит Пратт, сделал пару ее фоток на фоне пустых скамеек, - заебись. От приподнятого настроения даже не обращал внимание на то, как девушка в очередной раз нарывалась на ответную грубость, и уже в пару нажатий отправлял фотографии Сиерры на почту своей матери. Подпись под ними недвусмысленно сообщала о том, что я нашел новую жену и в данный момент венчаюсь с ней в ее новой вере. Самое время отключить звук на телефоне. Пратт тем временем тоже закончила, и открыв отправленное сообщение, я продемонстрировал ей свой очередной план из разряда "как сжить мать со свету за пару минут". - Селия еще не смирилась с моим разводом, хотя и терпеть не могла мою жену. Может ей понравится новая, как думаешь? Зная свою старушку, я уже видел, как при прочтении письма округляются ее глаза, гневно раздуваются ноздри и истеричный крик оповещает мирно спящего отца о моей очередной выходке. Далее следует поток ругательств и безуспешных попыток дозвониться до меня в течение трех следующих дней, в которые я, конечно, не собираюсь брать трубку, ну и завершением этого пиздеца будет моя обычная смс-ка, раскрывающая всю истинную суть моей поганой натуры.
- Ахуеть, - опустив взгляд я пронаблюдал, как Пратт сняла ботинки и ступила на пол насквозь промокшими ногами, а после снова посмотрел на девушку, недоверчиво усмехаясь и удивляясь одновременно, - не проще ходить босиком? Хотя у вас одни носки на всю семью, понимаю.
Проследив за тем, как Сири настойчиво покорила скамейку с видом победителя январской стихии, я спустился со ступеней, на ходу прохлопывая себя по карманам на предмет пачки сигарет. Последний раз курил еще в такси перед кинотеатром, и теперь желание Пратт пробудило во мне собственную тягу. Благо сигареты я редко где-то забывал, и довольно быстро обнаружил их во внешнем кармане пальто, вынимая и из-под крышки губами вытягивая себе одну. Пачка с легкой подачи улетела в девушку, пока с щелчком зажигалки огонь опалял края бумаги и скрученный в нее табак. Когда дым от моей затяжки повис вокруг серым туманным облаком, я сделал пару шагов вперед, вытягивая руку и откидывая крышку зажигалки перед носом Сири в предусмотрительном предложении, прекрасно понимая, что огня у нее тоже нет. Но и не факт что будет. Не дав девушке прикурить я убрал палец с крышки, чуть отстранив руку, а дождавшись ее замешательства и взгляда направленного на меня, снова подал огонь, чтоб после повторить тоже самое.
- Точно хочешь, да? - издевательство в чистом виде с нахальной улыбкой, но на третий раз я все же оставил ей возможность прикурить, просто не сумев отказаться от шанса лишний раз подъебать Пратт. Притворяться джентльменом это вообще не мое, да и компания с обстановкой мало способствовали такому преображению, а потому, когда Сири вернулась в свое первоначальное положение, я уже устроился рядом с ней на скамье, вытянув ноги и откинувшись на неудобную спинку. - Столько лет прошло, а они до сих пор не могут сделать нормальную мебель. Моя задница помнит эти плоские деревяшки еще со школьных времен... Зато о них удобно тушить бычки. - я мысленно вернулся в тот день, когда мы с Карлосом впервые курили на воскресной службе, на которую затащила мать, и как после этого щедро отхватили пизды чуть ли не от всего прихода, узнавшего о нашей маленькой дерзости. Было бы даже интересно сейчас посмотреть на ту скамью, на которой остались прожженные следы нашего протеста, где-то в Сан-Франциско, но я сидел в Филли на другом конце страны безо всяких шансов предаться ностальгии. Погрузился лишь в свои воспоминания, на время выпав из реальности, и задумчиво глядя в одну точку, только изредка нарушал собственный покой новой затяжкой. Тишина меня устраивала, сейчас, как никогда раньше, и даже присутствие Сири особо не напрягало. По сути я вообще о ней забыл, морально отдыхая от всего того шума, кипиша и звука, которым обычно насыщенны мои будни. Может ради этого люди и приходят в церковь? Посидеть в тишине, хотя бы где-то. С другой стороны, чем в этом случае плоха библиотека? … Хуй знает. Я сейчас знал только то, что мое умиротворение, внезапно накрывшее с головой при изменении позиции в пространстве, было скорее продиктовано остаточным отходняком после травки, нежели реальным просветлением, снизошедшим со сводов этого сомнительного здания. Все чего я хотел этой ночью - это забыться, отвлечься, сменить обстановку и компанию, а желания иногда имеют свойство сбываться.
- Бля, - где-то рядом у Сири оглушающе зазвонил мобильник, разрушая мой умиротворенный купол, словно кувалдой по стеклу, и машинально заставляя меня недовольно наклонить голову в противоположную сторону от источника звука, - если это моя мать - пошли ее нахуй. Я говорил совершенно серьезно, словно допускал мысль о том, что Селесте могла так быстро где-то раздобыть номер моей новой "жены-бомжихи", но если совсем на чистоту, я бы мало удивился, окажись оно так на самом деле. В любом случае телефон Пратт не выдержал такой ответственности и вырубился, порадовав нас вновь созданной относительной тишиной, а следом и Сири торжествующе пояснила о причинах звонка.
- Поздравляю, - я откликнулся машинально и безучастно, одним своим голосом выдавая весь ощущаемый внутри похуизм на проблемы этой девушки, и засунул в рот тлеющую сигарету, набирая в легкие дыма. Думал, что после моего сквозящего энтузиазмом ответа Сири стушуется и замолкнет, но уже в который раз недооценил ее, получив в продолжение фразу, приглашающую к диалогу. Я ведь все еще могу просто уехать домой. - Смотря куда ты тыкаешься в таком виде, - выпустил дым изо рта, перехватывая сигарету пальцами и все еще глядя перед собой, - не сочти за комплимент, но ты явно на работника месяца не тянешь. Как будто бухала где-то на помойке, нашла под камнем сто баксов и решила отметить новый год от души. Кстати, говоря это я надеюсь быть как можно дальше от правды, - хуй знает, что можно ожидать от этой девушки, но я уже давно перестал удивляться, - как ты вообще оказалась в кинотеатре? Почему мне это интересно? Да хрен его знает. Пратт втянула меня в диалог и, не сильно сопротивляясь, я все же стал его участником, придя к тем вопросам, которые волновали меня еще в самом начале этой ночи.
Молчание – первый и верный шаг, чтобы загнаться. Заебать саму себя изнутри, проверяя на прочность, круг за кругом прогоняя надоевшие мысли. Довестись до ручки получилось бы в два счета, поэтому подсознание находит обходные пути, в том числе и пустые разговоры с теми, кто находится поблизости, исключая у тех в первую очередь возможное нежелание общаться. Пиздеть без умолку – двоякий навык, но чаще все-таки полезный: разговориться, набиться в гости или занять денег – все едино, пока работает. Не знаю ни одного примера, где ныканье по углам в молчанке привело бы к какому-либо результату; к удаче или риску огрести – не придаю значения и почему-то остаюсь правой, в упор не видя, что прихожу в конечном счете к разбитому корыту проебанной жизни. А все бахвалюсь несуразными историями, будто толка в них больше, чем заурядных достижениях других людей. Отчего-то берет глупая гордость, просыпается напускная важность, раз получается произвести впечатление отчаянным способом, выставляя себя конченной дурой. Очков не прибавляет; напротив, выставляет посмешищем, а и рада привлечь внимание хотя бы так, поскольку за собой ничего.
– Ну, с собаками в целом у меня интересные отношения, – предрасполагает рассказу о ряде подобных случаев, но венчать серию будет, конечно, крещение, как одно из таинств. Второе – миропомазание, к чему все сучки спешат каждый месяц, завидев меня на улице и почуяв течку. Я, блять, собачья мессия, не иначе, раз каждая из псин норовит приобщиться, тычась мордой между ног. Избавляю Фальконе от подробностей успеха у местных жучек, предвидя подначки о найденной мне ровне, и проглатываю его съемку. – С кадилом в руках и кутенком подмышкой смотрелась бы лучше, – откровенное издевательство не цепляет – так я себе повторяю, всматриваясь в экран и не показывая вида. Обиду сжирает самоирония, изголодавшаяся за последние полчаса, когда я закончила поедать содранный с волос попкорн. Умею смеяться над собой, потому что плакать уже устала. Еще один принцип, постулат, на котором сижу ровно. Это рыдания и причитания подобны пороховой бочке, вряд ли способной разъебашить все вокруг, но наверняка годной двинуть мою крышу с места, если та уже не ползет. А вестников уже предостаточно.
– О да, и одежда одна на всех, а сегодня моя очередь, поэтому из всех уродцев выгуляться пошла я, – мир не готов к одновременному пребыванию всех моих соседей снаружи дома. Язвительно поясняю Маркусу его поразительно точное умозаключение, ловя пачку сигарет. Достаю одну, не заостряя внимания на марке, и не спешу возвращать назад, пока сам не напомнит; кручу как бы между прочим в руках, играясь, чтобы незаметно сунуть себе в карман. Совесть прогибается под мелочной предприимчивостью, получив карт-бланш ранее, в кинотеатре: и абонементы честно купи, и за еду заплати. Теперь ни цента, а у Фальконе не убудет.
– Да блять… – вырывается тихо и недовольно, – не надоело еще? – смотрю исподлобья, но злоба отпускает быстро: по Маркусу видно, что его не ебет мое настроение, а глумиться надо мной весело. Я бы и сама не пренебрегла подъебать ущербного, только в церкви нас всего двое. Сухой дым карябает легкие. Набежавшая накипь издевок разъедается сильнее с новой затяжкой. Я успокаиваюсь, несмотря на мерзнущие мокрые ноги. Машинально шевелю пальцами, чтобы согреться, и слушаю в пол-уха Фальконе, отросшим ногтем поддевая шелушащийся лак на спинке скамьи и отковыривая. Темная краска набивается под пластину, но уже не портит картинку. Заметив что-то неладное, неаккуратно и больно отдираю заусенец и сквозь зубы цежу: «сука». – Никогда не пробовала, – идея оставить еще один след в церквушке кажется стоящей, и я смотрю на образовавшуюся башенку из пепла на сигарете, стряхиваю на пол, но не спешу тушить. Курево прикарманила, а зажигалку нет. С сомнением перевожу взгляд на Фальконе и не рискую выпрашивать огонь снова.
– В таком виде никуда не тыкаюсь, – откликаюсь мгновенно, быстро перебивая, – ну и что? – разворачиваюсь с Маркусу, с вызовом спрашивая, впрочем, сама не понимая, что точно имею в виду, – бухала не на помойке, – делаю только одну поправку из всего предположения. Ну, и стоит заменить камень на тумбу в чужой квартире, но не вдаюсь в детали. – Думаешь, я так работу и хожу искать? – с ухмылкой, – набираю штат бомжей и шатаюсь по углам, угрожая разнести все к хуям, если не возьмут, – опускаю взгляд и осматриваю себя. – Да, сейчас я выгляжу как дерьмо, – наверное, мне не хватает удрученности и сожаления в голосе, но говорю несколько удивленно и оценивающе по факту, вытягивая перед собой края выцветшего джемпера, расстегнув перед этим поношенную куртку со второго раза: блядскую молнию, как обычно, заело. Щурюсь, пытаясь признать свою одежду: моя ли или у кого спиздила. Прикид говенный, но за звание королевы свалки проценты со сборов стеклотары не отстегивают; причитается разве что признание закоренелых бродяжек, я едва ли составлю им конкуренцию на улицах – на голову ниже всех вместе взятых, в чем и обхожу свору бездомных. – Выдался не лучший месяц. Или два, – вскользь рассказываю о последних проебах ушедшего года, – когда я по твоему, кстати, совету съебала из дома и из жизни брата тоже, – отодвигаюсь в угол скамейки, чтобы полулежа закинуть голову на спинку. Мебель и впрямь вкрай неудобная, но особого выбора нет. – До этого было, правда, тоже не ахти, но зато после все пошло по пизде совсем, – говорю просто, без напряга, – ты не думай, это не упрек, – будто Фальконе могут волновать мои укоры, – причем так забавно вышло… – смотрю куда-то в сторону, забывая стряхивать пепел, – Тим сказал, что Пит кинет меня, как заебу и его. И кинул ведь, – уже пробирает на нервный смех. Начинает прослеживаться закономерность: дважды в год находить себе новое увлечение, обоюдно заинтересовываться друг другом, а потом, перехватив инициативу, выебать вдоль и поперек мозг и остаться кинутой ни с чем. Наступает новый год – близятся новые старты, а результаты остаются прежними.
– Где нажралась – не помню, – пожимаю плечами, – вроде дома. Мы отмечали, – касаюсь лба и потираю висок, не в силах припомнить точный состав. Вуди, Билли, Ленни, Двэйн и даже Тим, который, напившись, терпел мое присутствие. Может, я решила пожертвовать теплом дома и выперлась на улицу, чтобы не мозолить ему глаза и не доебываться по пьяни. – Потом мне треснуло посмотреть кино, ну а дальше ты в курсе, – махаю небрежно ладонью. Так себе история, полная последовательности действий и разумного поведения. – Но ты-то почему здесь? Нахуя согласился приехать? – вопрос на засыпку. Свободная рука дергается к телефону, чтобы перечитать переписку на трезвеющую голову, но осекаюсь, вздыхая в память о разряженном аккумуляторе. От необдуманного рывка сигареты предательски падают на пол, и я, кряхтя, но не спуская со скамьи ног, тянусь за ней и выпрямляюсь победоносно, откидывая спутанные волосы назад. Запускаю пальцы в них, чтобы пригладить, и осознаю каков пиздец, что даже таким редким гребнем, как ладонь, не могу расправить пряди. – Не с кем провести время и опустился до меня? – неверие даже не приходится симулировать, до меня постепенно доходит абсурдность обстоятельств нашей встречи. Чуть позже шум в голове уляжется. Я перестану находить компанию Маркуса необычной, но когда просплюсь у себя в постели окончательно и позабуду еще больше, чем держу в памяти сейчас. Недоразумение встанет в ряд вместе с остальными и, может быть, затмится последующими. Будет день и будет пища, только без последнего. В такие моменты, находясь в какой-то сраной церкви глубоко ночью и с человеком, забравшим у меня брата, очень легко давать обещания. Себе. Проснуться, сбросить с себя негатив и что-либо предпринять, не проебаться, например. Но это завтра. Сейчас же взаперти у ситуации. Шаг вправо, шаг влево – одинаково промокшие ноги. Мое преимущество – лишь удержание пачки сигарет в заложниках. Я поднимаю ее перед собой и спрашиваю: – я оставлю себе, не против?
Мне нравилась ее искренность, слегка поддетая дерзостью и претензией к самоуважению, невычурная, откровенная и ироничная простота, сквозившая в каждой фразе нашего бессмысленного диалога. Непосредственность в чистом виде, буквально отражающая собой всю суть этой девушки, с ее отсутствием комплексов, должного воспитания, присутствием откровенного похуизма и какой-то беспечной коммуникабельности, ставящей в один ряд собак, помойных бичей, бизнесменов с золотыми запонками и саму королеву Англии, если того требует ситуация, представлялась мне приятной и располагающей чертой характера Пратт, вопреки нашим, не совсем удачно сложившимся изначально, отношениям. Сири явно не страдала от существования надуманной и установленной вековыми стереотипами классовости, расовой принадлежности или различия уровней доходов, привитых высокопарной интеллигенцией. Определенно нахуй она слала и прочие приписанные в высшем свете нормы и устои поведения, а уж тем более не парилась по поводу того, что думают о ней другие люди. Возможно, это мое первое, сложившееся о ней, но хоть какое-то внятное впечатление и было далеко от истинны, однако, именно оно, в последствии нашего завязавшегося разговора и позволило мне уже совсем с другой стороны оценить Пратт и дать ее присутствию меня немного заинтересовать.
Сарказм от злободневный реалий, источаемый к собственной персоне зрелище всегда забавное, а Сиерра так и вовсе достигла в нем своеобразного комичного профессионализма, мешая в одну кучу юмор, недовольство, безразличие и претензию, с которой еще и спорить умудрялась, поднимая на меня недовольный взгляд. Ее напускная напористость и попытки показать крупицы еще не растраченного чувства собственного достоинства сейчас побуждали у меня лишь недоверчивую улыбку, больше смахивающую на издевку и немое согласие, с которым доктора, как правило, понимающе кивали умственно отсталым. Тем не менее, в этом не было негатива, раздражения или вынужденной терпеливости. Я от души веселился, отмечая так же в поведении Пратт намного больше уступчивости и незримого миролюбия, чем у большинства девушек или женщин которыми я когда-либо себя окружал. Хотя, допускаю, что тот факт, который я принимал за миролюбие, на самом деле мог являться безразличием или действием упокоившегося в крови алкоголя, в любом случае меня это вполне устраивало, словно долгожданный отдых, избавленный от привычной обстановки.
В ответ на ее точную характеристику своего же внешнего вида, я лишь улыбаясь хмыкнул, не найдясь с более точным определением или комментарием, способным унизить ее сильнее, чем она уже сама это сделала. Просто молча провожал взглядом оттянувшийся вниз свитер, докуривая и обращая голову в сторону девушки, пока она незамысловато пыталась оглядеть себя в подтверждение сказанных слов. Воображение старалось нарисовать в голове образ более опрятный, якобы когда-то на ней присутствующий, но память подкидывала лишь предыдущую встречу из которой только перекошенное истерикой лицо и неумение заткнуться, перекрывало все прочие благие попытки к возвышению над статусом бомжа. И пока я пребывал в мыслях далеких от реалий, где Сири действительно могла выглядеть чуточку цивильнее, в настоящем времени тема ее внешнего вида и работы ушла на второй план, под лозунгом принудительной исповеди неподходящему человеку.
- Или вся жизнь, - я машинально включился ее монолог, нейтральным тоном вторя последней услышанной фразе, с порцией сарказма и очередной подъебки, а после затушил бычок о скамью, как и много лет назад. Выпрямился, усевшись ровнее, так как чувство постепенного соскальзывания грозило мне неминуемо оказаться на полу, и закинул руку на спинку, вполоборота повернувшись к Пратт. Она продолжала говорить, как ни в чем не бывало, не прерываясь и комментируя свои же слова, а они последовательно ворошили остатки воспоминаний в моей голове, где наша прошлая встреча действительно закончилась упоминаниями какого-то ее ебыря. На сколько сильно я сейчас походил на лучшую подружку, если какого-то хера разбирался в мелочах и нюансах личной жизни Сири, я понятия не имел, но даже это меня почему-то смешило, и наиграно подпирая щеку ладонью я слегка расширил глаза сочувственно покачивая головой, в такт полученной информации. - Вот же подлец, - на этом моменте должна была вероятно начаться какая-то успокаивающе-приободряющая беседа, но на нее я уже был не способен, с трудом сохраняя искусственную серьезность на лице. По большему счету не мне издеваться, ведь как ни странно, я с Сири даже в этом сейчас оказался в похожих ситуациях, с эхом какой-то неприятной возни внутри вспоминая о существовании бывшей супруги, но, тем не менее, превращать стебный разговор, скрашивающий ночь весельем, по-крайней мере для меня, в унылый клуб разбитых сердец на шоу у домохозяек я не собирался. Девушка, по-видимому тоже, так как тему перевела достаточно быстро, отвечая на мой вопрос и располагая к дальнейшим комментариям.
- А я то надеялся найти скрытый смысл, - с вполне искренним удивлением сообщил Пратт в ответ на ее показавшийся на поверхности рассказ, с очевидным до крайней тупости сценарием, участником которого я стал, - поэтому, конечно, и приехал. Любопытство, желание узнать как у тебя дела, послушать историю про Пита, - да, я не удержался и даже имя запомнил, спонтанно, но выдержанно закончив предложение и почти невзначай пожав плечом, за секунду до того, как нашкодившая усмешка снова очень читаемо отразилась на моем лице. Поспешил, тем не менее, вернуться к правдивой версии своего ответа и уже с нескрываемой улыбкой добавил честности слегка примирительным тоном, - тупо накурился в клубе, впервые за долгое время. Так совпало, что в этот же момент ты доебалась до меня со своими сообщениями, и когда надо было возвращаться домой, мне показалось это слишком скучным. Посвящать Сири в развернутые подробности от чего и почему нужды не было, по сути, я не соврал, хотя и преподнес информацию так, будто общество Пратт меня веселит. - Просто решил начать этот год по-новому, и как видишь у меня получилось, - по моей интонации сложно было понять, что это самоирония или гордость в дань проделанному достижению, я и сам, наверное, не знал, говоря обо всем с простотой и легкостью, а после опуская взгляд на руки девушки, все еще вертевшие в пальцах мою пачку сигарет.
- Забирай, - слегка помедлил прежде, чем сказать, не сомневаясь в решении, но переборов новое желание подъебать ее в простой просьбе. Вместе с последним же внезапно пришел к мысли более полезной уже для самой Сири и почему-то возникнувшей в моей голове только сейчас. Еще вчера она показалась бы мне совершенно бредовой и лишенной здравого смысла, а сегодня и теперь я перестал видеть в этом что-то нелогичное и отталкивающее. - Если тебе нужна работа - я могу взять тебя в клуб официанткой, - сказал так, будто общался с давней приятельницей, но все же довольно серьезно без намека на шутку или стеб. Не то чтобы мне очень была нужна новая официантка или Пратт в ее лице, просто последняя просьба девушки словно подчеркнула все убожество и безвыходность сложившейся в ее жизни ситуации. Признаваться в том, что я ее пожалел мне неохота, хотя именно так это вероятно и называется. В прочем, какая нахуй разница? За прошедшее время наедине с ней мне было достаточно весело и комфортно, а этот аргумент, как правило, являлся ключевым в моем круговороте неправильно принятых решений, так как не одна Сири в этой жизни нихуя не училась на собственных ошибках. - Найдешь что-то получше - свалишь, - преподнес, как нерушимый довод, хотя по большому счету и не настаивал. Решать все равно ей, это ведь не мне нужны деньги.
Я поднялся со скамьи, чувствуя, как затекло все тело от местного мебельного сервиса изысков и, посмотрев на Пратт сверху вниз, молча сунул ей в руку свою зажигалку, в комплекте к пачке сигарет. Пора было ехать домой, часы на запястье показывали полчетвертого утра и, достав телефон, я вызывал такси, с трудом припоминая адрес, высветившийся мне на карте по пути сюда.
- Тебя подвезти, или останешься жить здесь? - убирая мобильник обратно, после сообщения об ожидании, я обратился к Сири, окидывая взглядом помещение, - на твоем месте я бы хорошенько подумал.
Угасающий интерес к своим же неудачам, располагающим к распланированным веками назад нытью и сетованию, быстро находит себе замену. Навскидку – почти всегда. Это редкая и вброшенная, как квартира в гослото, способность-удача при рождении: не зацикливаться и не пресмыкаться на людях перед очередной жизненной трудностью. С одной стороны, несомненный плюс, такую черту бы привить бо́льшей части баб; с другой – в мусорном самосвале все детали собраны к месту: чтобы помои заглатывать, а не мороженое развозить и радовать детей цветными вывесками. Мои пломбир и щербет – изнасилование и выкидыш. Схавать и выкинуть палочку. Деревянная хуйня, из-за которой можно насадить на язык пару заноз ввиду жадности, – я. Эта ночь тоже меня пожевала и выкинула на задворки унылой и пустой церкви, где сижу я или лежу – эквивалентно вынужденному бездействию. Нечасто инициатива перепадает мне в руки. Обычно, как и сейчас, я либо следую за людьми в роли ведомой, либо, напротив, бегу впереди по указанному направлению нахуй, когда гонят в шею. В случае осознанного одиночества наступает неограниченная во времени фаза косности и инертности к миру вокруг, плавно перетекающая в сон и обратно, но рано или поздно все сводится к первым двум вариантам. Осталось дождаться развязки или предположить, а может, в самой малой степени повлиять, однако я упускаю примитивные, простецкие возможности что-то провернуть в свою пользу и жду у моря погоды, пока золотая рыбка сама не выпрыгнет из пучины морской и не въебет мне хвостом по ебалу.
– Слишком жирно для Герети, – говорю, прежде чем между накатившей усталостью, тоской и в то же время безропотным похмельным смирением в грязи я разбираю сарказм Фальконе. Опять потешается. Игра в одни ворота, и я вряд ли смогу при всем моем желании ткнуть Маркуса в его говно. Для этого как минимум надо разгрести перед собой свое и понять, чем же могу оперировать в его отношении. Задача валится на первом шаге, а если вообразить случайный марш-бросок вперед, то смекаю: о моей жизни Фальконе в разы сведущ, чем я о его, не считая нашей общей истории смутного знакомства и небольшого откровения несколькими минутами ранее о набожной матери. В отличие от меня, предстающей с момента встречи в кинотеатре как на ладони и продолжающей накидывать поводов меня простебать, как углей в печку. Труд выискивать что-то, к чему можно приебаться, сводится к нулю. Как аттракцион невиданной щедрости, где вместо халявы неистощимый запас насмешек и издевок. Странно усматривать в этом свой вклад, без моего осознанного участия и ненавязчивой, но результативной болтливости, в которой что ни тема, то предлог посмеяться. Речевой фильтр отсутствует с моего первого слова. Язык мой – враг мой. И друг. И кормилец. Замечая в конце концов, что основные повороты жизни обязаны сказанным своевременно или не очень словам, я вряд ли могу отказаться от перспективы молчать. Даром предвиденья, когда это окажется к месту, а когда – нет, обделена, зато сейчас имею на руках отжатую, хоть и начатую, пачку сигарет. Эдакий утешительный приз за абонементы не по моему карману, которые мне не всрались бы никогда в жизни.
– Запишу на личный счет как успех, – в голосе сквозит гордость. Простосердечная радость, если поведением умею провоцировать людей на положительные эмоции, приводящие, как результат, к подачкам. Плачевно снаружи и выгодно изнутри. Не ломаюсь в независимость; претенциозности во мне нихуя. Киваю на согласие Фальконе присвоить мне сигареты и, доставая одну из них, убираю остальную пачку в джинсы, приподнимаясь на одном бедре. Стараюсь управиться быстро, тороплюсь, поскольку первая папироска истлела до самого фильтра и грозила обдать вонью, в первую очередь, меня. Жалею и без того красные и воспаленные от вшивого образа жизни глаза, чтобы едкая дрянь не успела до них добраться, успеваю потушить бычок о слезающий со скамьи лак и выкинуть окурок назад через плечо. – Что? Официанткой? В клуб? – из меня сыпется череда вопросов. Важное и значительное влетает в одно ухо и, покрутившись в пустой голове без шанса зацепиться, вылетает в другое. – Ты серьезно? – дельные мысли тоже идут мимо кассы. Я переспрашиваю со смешком, а зря. Секундой позже выдаю нечто более путное: – хорошо, я согласна, – будто бы резко передумав и решив не уточнять, с чего бы Маркусу звать меня к себе. Взаправду или в шутку ли предложил – я уже успеваю согласиться, неосознанно приподнимаясь на неудобной сидушке и еле заметно расправляя плечи. Секундное преображение от одного только шанса куда-то устроиться. И сразу вакансия официантки. Неосознанно жду подвоха и думаю, что Фальконе сейчас поправится и заведет речь об уборщице. К нынешнему внешнему виду роль поломойки подходит больше, но не озвучиваю вслух от греха подальше. Впрочем, любое предложение по поводу работы в его клубе, как бы сильно она ни варьировалась по степени презентабельности, уже котируется выше, чем попытки куда-либо набиться хотя бы временно. – Посмотрим, – говорю, якобы соглашаясь, но на деле стараясь не сказануть чего лишнего: начать трепаться и без участия Маркуса слиться раньше, чем тот поймет до конца, кого именно он позвал, а я – на кого именно иду работать, моментально забивая на все разногласия в прошлом. Не шибко честных правил, чтобы отказываться от денег и работы, так неожиданно огорошившей меня пред ликом Бога. Может быть, почаще заглядывать в церковь?
– Спасибо, – заключаю две благодарности – за предложенную должность и зажигалку – в одну, повертев некоторое время ее в руках и все-таки убрав к себе вместе с истрепанной с перепугу и спонтанного оборота разговора, – да, подвезти, – вновь принимаю приглашение. Впору даваться диву немногословности, но наверняка за меня вопят ошарашенность во взгляде и медлительность вкупе с сомнением в собственных действиях. Я опускаю на пол ноги, инстинктивно ступнями разыскивая под лавкой непросохшие и назло остывшие ботинки. Холода я не чувствую, пока наскоро зашнуровываю обувь. Движения скованные. Я будто бы боюсь обосраться. И обоссаться тоже, потому поднимаю взгляд на Фальконе в самый последний момент, когда завязываю разного цвета и длины шнурки и разгибаю спину. – Тепло и сухо, но сомневаюсь, что здесь кормят, – главный аргумент моего пребывания в том или ином месте.
Еще находясь в церкви, да и по пути в нее из кинотеатра, я слабо представляю, где нахожусь территориально относительно дома. Ложное понятие о том, что все три пункта стоят на расстоянии не более чем одного километра друг от друга, рушится, когда я залезаю в подъехавшую машину к калитке. Чуть ли не бегу вприпрыжку – звать дважды нет необходимости, я уже размещаюсь салоне позади водителя и предвкушаю, что скоро высажусь на знакомой улице. Вопреки ожиданиям, Фальконе оставляет меня в одиночестве и садится вперед, давая в мое полное распоряжении заднее сиденье целиком, на котором я поначалу сижу смирно, но поездка значительно, как мне кажется, растягивается во времени, и уже на третьей минуте движения я заваливаюсь набок и проваливаюсь в сон, разомлев в комфортной, по моим меркам, машине на мягкой обивке кресел, окутываемая теплым воздухом с приятным и слегка приторным запахом. От такого если не блюешь сразу, то вырубаешься, укачавшись. Пренебрегаю беспрекословной прежде хрестоматийной истиной – не засыпать в чужом транспорте.
– А? Что? – спросонья включиться в реальность получается с третьего оклика меня по имени, – о господи, блять, – кратковременное посещение церкви превращает меня в богомольную девицу, распадающуюся в молитвах очухаться где-нибудь в знакомом месте. Пока я прихожу в себя, принимаю сидячее положение и готовлюсь выйти из такси, чтобы завалиться в дом, пытаюсь разбавить из лучших побуждений повисшую тишину: ни водитель, ни Фальконе явно не настроены приободрять меня в сложном пути наружу: – Однажды я так вырубилась в автобусе. Давно дело было, несколько лет назад, не помню, – отмахиваюсь от точных дат, поскольку это не главное, – доехала почти до нужного места одна, потом уснула на час-полтора, просыпаюсь, а вокруг – арабы, – интонация ошеломленного ахуя повторяется достоверно, не считая тяжелых вздохов во время перебирания задом к сиденью, ближнему к нужному выходу на улицу, – и все гогочут, базарят на своем языке, пиздец блять. И свою остановку я проебала тоже. Очнулась в чужом городе, но вернулась назад, – нажимаю на ручку и отталкиваю от себя дверцу, кое-как, кряхтя, выбираюсь, икрами собирая всю налипшую слякоть с машины, разворачиваюсь и наклоняюсь в салон, чтобы попрощаться, – но хорошо, что сейчас обошлось, – делюсь возможными переживаниями, которые очень хотят быть услышанными, но мне уже насрать, – спасибо, что подвез, Фальконе, – и имитирую ладонью телефон, оттопырив большой палец и мизинец в стороны, – я наберу.
Вы здесь » California » VIP ДЛЯ фАЛЬКОНЕ » но как