Sierra vs Marcus feat Timothy
✖ 05.11.2016 г.
✖ где-то в геттовской коммуналке Филли.
мать Тереза и новый батек Тимохи в захватывающей драме "Съебись нахуй из его жизни". FIGHT
не еби мне мозг
Сообщений 1 страница 9 из 9
Поделиться108-04-2019 21:47:22
Поделиться208-04-2019 21:48:00
Октябрь в этом году выдался на столько пизданутым, что события, получившие в нем свое рождение, перенесли последовательно раздражающий и зловонный шлейф внушительной залупы на следующий месяц, тонко намекая, что это еще далеко не финал. Пытаясь вспомнить, с чего все началось, я так и не пришел к какому-либо единому ответу, решив не парить собственное существование попытками разобраться в причинах, и вместо этого начать разгребать все то, что уже произошло. И если я откидывал семейные драмы, не вдаваясь в подробности личной жизни, то казалось, что дерьмеца вокруг порядком поубавилось, так как рабочий гемор и мелкие неурядицы бизнеса разруливались куда быстрее и эффективнее, но, поверьте мне, это только так казалось. На деле же, все выглядело намного сложнее, и особенно в последние несколько недель, когда я умудрился сделать проблемы бизнеса семейным подрядом. До сих пор в ушах звенит ор Лилиан, впервые услышавшей новость об опеке над малолетним уголовником, которого я какого-то хуя решил сделать собственным сыном, будто бы своих двоих и родных мне мало. Практически цитата, отложившаяся на подкорке сознания, выцарапанная там ее звонким голосом и полным непринятием моего очередного идиотичного поступка. И наверняка на месте жены, я был бы не в меньшем ахуе, едва ли считая себя адекватным человеком, чей мозг еще не окончательно растворился в литрах спиртного и наркоты, вот только я не был на ее месте. Я точно знал зачем и почему так поступил, действуя в первую очередь в собственных интересах, а не в желании стать Тимоти заботливым отцом, и потому не собирался обсуждать свое решение дольше положенного, в очередной раз отправляя благоверную в путешествие на хуй, в котором мы оба последнее время любили обоюдно находиться.
С Дрейком же вопрос был решен еще конце октября, когда потратив почти две недели на оформление всех нужных документов и бумажной волокиты, не без участия связей и денег, я, наконец, добился того, что стал его официальным опекуном. Шестнадцатилетний мальчишка, недавно вышедший на свободу из-за решетки представлял для меня ценность в несколько сотен баксов ежемесячно, а вот проблемы, которые он с успехом умел собирать на собственную задницу сулили мне убытки куда крупнее. Я доверил Тиму бизнес в его родном районе, с которого стабильно и в срок получал свои деньги, я доверил ему нескольких людей, отправляя их бегать под его началом, и я доверил ему подработку в собственном клубе, вручив окончательный вотум, говорящий о том, какие надежды я возлагаю на этого маленького засранца, а потому естественно не собирался проебать все в одночасье при этом крупно подставившись лично. Дрейк действительно был мне чем-то симпатичен, напоминал самого себя в его возрасте, может именно поэтому я и делал на парня такие большие ставки, не смотря на его года и позволяя себе чуть больше положенного. Я сильно рисковал, так как не знал в какой день это доверие выйдет мне боком, а потому с момента того, как Тим вернулся из-за решетки, мое наблюдение за ним стало более пристальным. Я знал, что несовершеннолетним и бывшим заключенным куда сложнее адаптироваться после тюряги, но парился вовсе не за состояние Дрейка, а за его участие в моем бизнесе, которое теперь проходило под контролем полиции и органов опеки. Вот где была реальная лажа. На какое-то время отстранив парнишку от дел, я всерьез задумался над тем, как теперь выходить из этой ситуации, но тогда еще и понятия не имел, чем в итоге обернется наличие излишков свободного времени у последнего. Воочию полюбовался этим почти две недели спустя, когда пришедший в клуб в двадцатых числах Тим, за обыкновенным разговором спалил мне свои перевязанные запястья. Помню тогда чуть башку ему об стойку не разбил, предложив в следующий раз собственную помощь, если решит подохнуть, как истинный герой гребанного гетто, а когда в ходе выяснения причин его поведения всплыла та самая любимая мною старшая сестренка, ситуация окончательно потеряла мое расположение.
Порядком надоевшая мне Пратт, бесконечно сующая свой нос в дела брата, и видимо ощущающая себя его матерью, довела мальчишку до желания прикончить самого себя, что к слову лично я приписывал к особым видам талантов. За произошедшую в итоге попытку суицида от части я чувствовал и свою вину, так как обычно, стараясь не вмешиваться, всякий раз велел Тиму решить проблемы с сестрой самостоятельно и сделать так, чтобы она, наконец, успокоилась и нашла себе другую цель в жизни. Видимо нихуя это не прокатывало, и изредка доносящая мне информацию Билли лишь подтверждала, что Сиерра не собирается отступать. Честное слово, по сравнению с ней ИРА в борьбе за независимость с Соединенным Королевством казались мне менее упрямыми ребятами. Вот почему мое желание взять опеку над парнем вдвойне подогревалось и возможностью навсегда избавиться от назойливого внимания Пратт.
Теперь дело было сделано, и фактически законы этой страны защищали меня и моего нового сына от излишнего внимания копов и государственных струкрутр. Выставить идиотом для полного удовлетворения не удалось только Миллера, который прекрасно понимал всю схему моих действий и ее пользы для общих нелегальных дел, вот только у федерала не было ни одного повода прицепиться ко мне или Тиму, а потому все, что ему оставалось это выбивать последние центы у начальства на финансирование бестолкового наблюдения. Например, бестолкового наблюдения за домом Дрэйка, в нищем районе Филадельфии, куда сегодня я приехал лично, желая засветиться, и заодно решить парочку дел. Предъявить мне странность нахождения в местном клоповнике, теперь не представлялось возможным, так как именно в этом, с позволения сказать доме, жил мой сын со всеми своими друзьями. Здесь же, кстати, обитала Эванс, к которой я и приехал, рассчитывая застать девушку дома, раз последние 2 дня она не берет на меня трубку.
С тихим хлопком закрыв дверь своего внедорожника, я остановился возле автомобиля, окидывая взглядом возвышающийся перед собой дом, а после оглядываясь по сторонам, с интересом осматривая улицу. Серые одинаковые и безликие дома тянулись по всей ее длине, заканчиваясь где-то у ближайшего перекрестка и навивая смертную тоску одним своим видом. Трущобами это было назвать сложно, куда больше подходило понятие "бедность", которое сквозило здесь в каждом окне, обшарпанном крыльце и грязном тротуаре. Люди здесь, кажется, либо учились сливаться с местной обстановкой, одеваясь и выглядя ничем не лучше, либо же, напротив, старались выделиться на сером фоне за счет ярких и неординарных фриковских эмиджей. В любом случае оба варианта лишь подтверждали статус местного квартала, и все, что на данный момент спасало это место от окончательной безысходности - это светящее с самого утра солнце на чистом голубом небе. Эдакий природный позитивчик для тех, кому уже нечего терять.
Я снова вернул свое внимание потрепанным ступенькам, ведущим к входной двери в нужный дом, и вскинув руку, отодвинул куртку глядя на циферблат наручных часов. Почти одиннадцать утра. Хер его знает, где все это время пропадала Билли, но деньки она выбрала явно неудачные, так как именно сейчас мне необходимо было ее участие. Я понятия не имел, застану ли ее дома, но в этом месте шансов получить ответы на вопросы у меня точно будет больше. Не задумываясь, я нажал кнопку на пульте с сигнализацией авто, и направился к нужной двери, поднимаясь по ступенькам и гадая, кто может в итоге мне открыть. По сути, кроме Билли, Тимоти и его сестры я не знал никого из местных обитателей лично, что нисколько не помешало мне настойчиво и уверенно, постучаться в закрытую дверь. Их здесь вообще закрывают? Нахера? В ожидании хоть какого-то отклика, я бесцельно опустил глаза, как раз вовремя, чтобы заметить поднявшегося по ступенькам и вставшего у моих ног рыжего кошака, тощего и пыльного, отражающего все реалии жизни в этом месте.
- Если ты пожрать пришел, то не по адресу, – усмехаясь, я обратился к коту, уже слыша за дверью приближающиеся шаги, и поднимая взгляд, встречаясь на пороге с любезно открывшей мне Сиеррой, - нет, я не к тебе, - без интереса и эмоций почти тут же продолжая собственную речь, не меняя при этом интонации, я сделал шаг вперед, буквально заставляя Пратт машинально отступить, проходя внутрь и не дожидаясь никаких официальных приглашений. К слову, кот не менее нагло вломился следом, даже заставляя меня задуматься, а не здесь ли реально он живет.
Поделиться308-04-2019 21:50:25
Интермедия субботнего утра. Я залезаю на диван, ногами утопая в сбитом пледе, путаясь и едва не наворачиваясь головой за спинку, пока восстанавливаю равновесие и тянусь руками к потолку. Минутой позже водружаю шатающийся стул на не более надежный стол и карабкаюсь на сомнительную конструкцию. Между отпустившим из раскаленных клещей событий октябрем и не успевшим нагнать пиздеца ноябрем я пыжусь, корячусь и мучаюсь в тщетных попытках словить хоть одну добавочную палку связи на сотовый. Ни раньше, ни позже, блять. Именно сегодня предельно важно сидеть на телефоне и ждать звонка. От Герети. Или его дружков. Или от них вместе – я не знаю, но что-то по поводу работы. Пит обещал подсобить, найти вариант и не преминуть возможностью позвать еще раз. Не напрямую, конечно. Пит Герети не просит дважды, тем более тех, кого оставил позади на ступенях социальной лестницы, а те скатились кубарем вниз. Нишу там заслуженно занимаю я и не спешу уползать с нагретого места. Так бы давно съехала отсюда. Оставить дом на произвол судьбы, не обмазывать Вуди проблемами вторым слоем, помимо его собственных, и, наконец, съебаться из жизни брата, о чем он настоятельно просит скорее поведением, нежели словом. Хотя и короткие разговоры, похожие на рваные перепалки невпопад брошенных фраз, позиционируют меня как лишнюю. Беспардонно влезшую и впившуюся клещом, паразитирующую на его жизни. Жадную и одновременно безмозглую настолько, что, дождавшись блядской попытки суицида, продолжаю стоять на своем и твердить одно и то же, потому что так лучше. Потому что так правильно. Говорит во мне не то опыт, превышающий заслуги брата на десяток лет, причем сомнительный и скользкий, не то приобретенная с годами дурь, а прежде гулял лишь ветер в голове. Занесло со временем недалекой и слепой ревности, выдающей себя за любовь и заботу. Что ни делаю – все к худшему. После несостоявшегося самоубийства топкую, вязкую пелену несомненной правоты пробивает, дырявит и превращает в решето острая боль сомнений. Не пришей кобыле хвост. Что матери, бросившей на попечение отца в десять; что отцу, которому нахуй не сдалась уже не просящая сиську, но крепко приседающая на шею малолетка; что брату, который в свои жалкие шестнадцать объявляет о полной самостоятельности и неоспоримой свободе. Нате вам, вырос, блять. Колебания подло вылезают в самых неожиданных местах, но отнюдь не стопорят на месте. Напротив, при выборе того или иного пути толкают в сторону самого опрометчивого. Так караулю который день Тима дома. Бывает, жду его на крыльце, искуривая сигарету за сигаретой и морозя руки на ветру. Сижу на пороге в ожидании, да терплю одни неудачи. Чаще не выдерживаю на холоде я или находятся причины, подоспевают не вовремя дела, по которым нужно срочно отлучиться. А сегодня очень кстати гарантирован свободный день. Пит велел оставаться дома и дожидаться звонка, только, сука, как отвечать, если гребаный телефон талдычит об отсутствии сети.
– Кого, блять, еще принесло, – цежу под нос невнятно. Отвлекаюсь быстро и в то же время неохотно. Церемонные звонки в дверь обычно приносят плохие новости. Если что-то радостное – вышибают дверь ногой и орут во всю глотку задолго до появления. Чинное молчание снаружи могло навести на нехорошие мысли, но я слишком вздернута и неспокойна, чтобы безмятежно подойти, открыть и, подсказать, например заблудившемуся путнику правильную дорогу до центра, потому что так, блять, не бывает. Как вариант – снова нагрянула соц.служба или кто похлеще. В скопе людей, которых якобы волнует судьба брата, и с бутылкой не разберешься, если только не разъебать стеклотару об их голову. Желание превращается в манию и приводит все необходимые причины встречать нежданных гостей не с пустыми руками. Сейчас пальцы сжимают натерпевшийся телефон с облупившимся корпусом, но и им я готова зарядить меж глаз и захуярить по переносице. Лучший прием, который заслуживает встреченный мной Фальконе. Из всех зол – самая черная. Опека хотя бы притворяется в речах о благополучном и блаженном будущем брата, собираясь напичкать того присмотром новых родителей, законченной школой и работой совестного гражданина Америки, а не заведомо бросая на преступные заработки, рисуя только такой способ себя обеспечить. Уже бывал под судом, отсидел и снова за старое. Отчасти вижу вину Тима в его упрямстве и нежелании перестать гробить себя, но в большей степени причина кроется в образцовой промывке мозгов от его работодателя, некогда и меня упекшего за решетку. События трехлетней давности почти стерлись из памяти и загорелись огненной печатью снова – хватило лишь одной фамилии, озвученной братом вскользь. Глазам я сначала не верю: Фальконе хватает наглости сюда заявиться, а потому поддаюсь его напору и пропускаю внутрь. Проглатываю небрежно брошенную в мой адрес фразу, пока ногой грубо выпроваживаю чужого кота прочь. Здесь людям жрать нечего, иди лови в другом месте. Выпинываю и представляю на месте животного Маркуса. Кот против воли достигает подножья крыльца, вывернув по пути два-три кульбита. – А к кому? К Тимоти? – подчеркнуто называю брата полным именем, – его здесь нет, – факт отсутствия Тима обращаю в свою пользу, – и не будет, – добавляю зря, выдавая выпирающее недовольство, будто говоря между строк: скажу что угодно, лишь бы ты съебался отсюда. Всеми правдами и неправдами. И слушать не стану. – Что, мало того, что он к тебе и так бегает каждый день? – подробностей их отношений не знаю и многое выдумываю, опираясь на предположения и догадки, почему-то всегда граничащие с полным абсурдом, а иначе я не могу объяснить причину поведения брата. Не могу ли? Не хочу признавать решений за ним или ошибок в себе. Проще свалить на третьего, тем более сам пришел. Все накопленные недосказанности, обиды, непонимания лишают напрочь как минимум чувства такта и как максимум – страха, однако уверенность в том, что Фальконе – причина всех бед, начавшихся еще три года назад, неоспорима и провоцирует без остановки трещать. Угля в печку подкидывает недавно приглянувшаяся мысль пойти вместе с Тимом на его так называемую работу и поговорить там лично. Тет-а-тет. Якобы это так просто – добиться аудиенции с Маркусом Фальконе. Пребывание же на своей площадке воодушевляет. Я ощущаю небывалый подъем. Море по колено и горы по плечи. Сейчас в один присест заставлю Фальконе отстать от моего брата.
– В чем проблема, я не пойму? Нет других шкетов, что ли? – голос берет тон выше, я обгоняю Фальконе и становлюсь перед ним, скрещивая руки на груди, – почему именно мой брат? Что, блять, в нем такого?! – от недовольства до крика в одно слово, – ему, блять, и без того проблем хватает, – со мной – подло комментирует подсознание, а я нервно сглатываю. – А ты… – и к чему формальности при первой встрече с глазу на глаз? – … блять заявляешься в наш дом, – наш – акцентирую внимание, указательным пальцем тыча в грудь Маркуса. Нахожусь слишком близко, чтобы схлопотать по морде, но инстинкты гаснут, тухнут при поднимающейся на горизонте истерике. Первое впечатление – самое верное, и я спешу себя зарекомендовать как буйная, неадекватная сестра с синдромом мамки. А настоебало потому что. Свербит стремление помочь хотя бы брату, раз свою жизнь просрала. У Тима сохраняется шанс выбиться в люди, начать что-то из себя представлять, но только не таким способом. Дорожка сведет в могилу, уводит туда многих, почти всех, а Тимоти Дрейк не такой особенный, чтобы пройти по самому краю и не сорваться. Не в рубашке родился и должен понимать, что после череды неудач счастье на голову не свалится, манна небесная не посыпется. Не той мы породы..
– Уходи, – рука резко дергается в сторону двери и указывает на выход. Не замечаю, как дыхание становится учащенным. – Тима нет, как я уже сказала, – возвращаюсь к тому, с чего начала, раздраженно повторив, – и не будет. Жди его, где хочешь, но не здесь, – накидываю к озлобленности угрозу. Обоснованную или нет – посмотрим. Рукава, разгорячившись, закатываю. Телефон в ладони воображаю камнем, которым стану либо вытуривать Фальконе за порог, либо отбиваться. – Вон.
Поделиться408-04-2019 21:50:41
Первый раз перешагнув порог этого дома и войдя внутрь я не ощутил ни капли интереса или воодушевления, которые обычно вызывает новое жилище знакомых тебе людей, его обстановка и атмосфера. Знаете, такое детское чувство любопытства, порой необъяснимое удовольствие от пребывания в совершенно другом мире, ну или хотя бы прагматичное внимание к цвету и производителю паркета из разряда, "а у соседа во дворе трава зеленее". И хотя я в большинстве случае вообще не страдаю таким качеством, как наблюдательность к дизайну или ништячкам интерьера, прекрасно чувствуя себя почти в любой обстановке была бы выпивка и компания, я все же хорошо улавливаю то самое ощущение ауры чьего-либо дома. Оно, как правило, накрывает еще с порога, и сквозит изо всех щелей, создавая настроение или же убивая его окончательно, как, например, сейчас.
Пройдя вперед и игнорируя первые слова Сиерры, меня из всего окружающего хлама, который местные обитали, вероятно, считают мебелью и техникой, особенно увлек монумент в стиле современного искусства, или как еще назвать эту хуйню из стульев на столе, угрожающе склонившуюся как пизанскую башню. Подойдя ближе я с усмешкой поднял взгляд, окидывая сие творение с почти безучастным видом, и только после обернулся на продолжающую засыпать меня вопросами и фактами Пратт (даже фамилию выучил бля), которая словно с цепи сорвалась и теперь, наконец, получила возможность полаять себе в удовольствие и мне в похуизм.
- А ты здесь вместо сигнализации подрабатываешь? Куда опустить червонец, чтобы ты заткнулась? - даже дослушал ее последний вопрос, прежде чем развернуться и пройти ближе к кухне, если это она, как настоящий джентльмен, которым нихуя никогда не являлся, а после к тому же залип на куче мусора, приклеенного к холодильнику. Чего тут только не было, возможно что-то крепилось на собственном выделении из жира и соплей, в любом случае трогать я не стал, а лишь смотрел.
О том, что Пратт заговорит о брате, я даже ни секундой не сомневался, знал, что ее прорвет, как вулкан Везувий при первой же встрече, надежда была лишь на то, что встреча эта никогда не состоится, но приезжая сюда я осознавал риск возможного выноса мозга, и вот теперь он стоял где-то позади, не собираясь прерываться, чтобы дать моим ушам хотя бы минутный отдых. И вероятно хороший человек сейчас сказал бы, что ее можно понять, что брат, связавшийся с наркобизнесом и втянутый по самые уши в нелегальные заработки едва ли прибавляет его единственной родственнице душевного спокойствия и безмятежного одобрения, но вы где-то видите этого хорошего человека? Даже если да, передайте мне ствол, я заткну его чрезмерно добропорядочный хавальник, чтобы лишний раз не мутил воду и не пытался взывать к тому, что уже давно сдохло, а именно к моей совести. Я не меньше Сиерры знаю, что такое иметь младшего брата связанного с моим бизнесом, более того, я знаю что такое потерять этого брата в той войне и той работе, которую веду, и если уж это знание не способно было за почти десять лет изменить ход моих мыслей, вряд ли какая-то геттовская девчонка, у которой припекает от различных неблагоприятных вероятностей развития судьбы брата, может что-то изменить. Логично, не правда ли?
Но, видимо, я зря не учел упрямства и наглости, исходящие от Пратт, потому что уже в следующую секунду она бесцеремонно и напористо встала между мной и холодильником, как последним из вариантов привлечь к себе внимание и получить ответы на вопросы, вызывая уже во мне раздраженность, приходящую на смену похуизму. Обожаю бабские истерики, в купе с попытками рассказать, как именно мне следует жить.
- Спасаю парня от ебанутой сестрицы, - в ответ на повышенный тон, машинально говорю громче, вкладывая в слова долю издевки, но, все же давая понять, что на самом деле так думаю, - со мной он хотя бы вены не вскрывает, так что угомонись и дай брату жить, если действительно печешься о его существовании. Раз уж она сама была так любезна, чтобы начать доебываться до меня на пустом месте, то и я могу припомнить ей то, за что еще на прошлой неделе с удовольствием свернул бы шею. - Если не смогла стать нормальной мамашей для своего ребенка, нехуй компенсировать это за счет Тима. Видимо, вместе с палатой для ее терапии после выкидыша, стоило оплачивать еще и помощь психиатра, но кто ж блять знал. Довела мальчишку, а теперь строит из себя святую Деву Марию, кому не насрать на жизнь брата за стенами этого клоповника с комплексом матери одиночки. Дрейку будет лучше в любом месте, отличном от этого, и это всегда был, прежде всего, его выбор.
- Может, ты не врубаешься, но я его за руку не вожу, парень сам принимает решения. Он сам в это влез, сам в этом вариться, неплохо справляется, а если тебе так важно, чтоб тебя слушались, заведи псину, Пратт. В другом случае смирись, и не еби мозг. - последние слова швырнул в нее в безотказном тоне, не собираясь больше припираться, или что-то доказывать. Она и без того потратила мое время достаточно, возвращая к теме, которую с ней и сейчас я меньше всего хотел бы обсуждать, куда сильнее заинтересованный в встрече с Билли. Не желая палить свою связь с Эванс на данном этапе и, тем более, перед этой истеричкой, я лишь ждал, когда она заткнется и свалит, или же когда наши бурные выяснения отношений привлекут нужное внимание адекватной части этого дома, если такая здесь имеется. Но вместо этого я получил тычок пальцем, словно та самая псина, которую можно просто выгнать из дома пинком под зад. Пратт явно не осознавала, что в случае ее внезапной кончины даже в этом доме прямо сейчас, ни полиция, ни ее друзья никогда не угадают на какой городской свалке я сжег ее труп. И в этом случае жалко мне было бы лишь Тима, чьи попытки покончить с жизнью во второй раз могли увенчаться успехом, но сейчас, глядя на озлобленное лицо Сиерры, эта жалость была последним моим аргументом, и она растворилась вместе с завершающим словом "вон".
В порыве покинувшего меня терпения, я резко подался в сторону девушки, хватая ее рукой за шею, сдавливая горло и впечатывая спиной в холодильник, хаотично зашатавшийся позади, удерживая тем самым на месте и, наконец, слушая долгожданную тишину, сквозь хрипящие звуки.
- Давай-ка я кое-что проясню, - вплотную приблизившись к телу Пратт и говоря возле самого ее лица, я произносил каждое слово с ощутимой угрозой, не сильно спеша закончить предложение, - я не твой братик, не твой дружок-лошок, и даже не твой сосед. Я в рот ебал все твои хотелки, обиды и претензии, а еще больше мне насрать на тебя и твою жизнь. Врубаешься? - я сильнее сдавил шею девушки, чуть отняв ее от холодильника, и снова вбивая обратно, в легкой встряске для прочистки мозгов. - Будем считать, что да. - небольшая пауза, и мой взгляд, пропитанный раздраженностью и злостью, для оценки того, на сколько Сири еще способна впитать информацию, скользнул по ее задыхающемуся лицу, - советую научиться фильтровать то, что мне говоришь, или молчать в моем присутствии, и тогда наши встречи будут чуточку приятнее. Я разжал пальцы, отпуская девушку и отходя от нее, пока не придушил окончательно, хотя последняя мысль как нельзя кстати грела мое сознание. Успокоить истеричку порой можно только хорошей пощечиной, а в моем случае подойдут все методы, даже если они упокоят ее навсегда. Ситуацию худо-бедно выправляет только существование ее брата, но если Пратт не угомониться, этого скоро станет не достаточно.
Поделиться508-04-2019 21:52:00
Окурок отправляется в кучу старых газет, которые мгновенно разгораются, образуя жалкое подобие костра.
Обездоленные горе-скауты.
Дети улицы.
Униженные и оскорбленные столпились вокруг.
Иногда мы все еще пересекаемся под каким-нибудь мостом. Разводим костры, рисуем граффити на стенах, воруем еду и разбегаемся по своим жизням, чтобы собраться вновь, через определенное время. Эта та небольшая уличная шайка, в которую меня когда-то за руку привел Генри. И первый тост, не чокаясь, в его честь. Салютуем дешевым пивом и отпиваем без долгих речей.
Все с момента его смерти изменились как внешне, так и внутренне. Я, допустим, курю чаще прежнего и молчу. Некогда болтливый – рот не заткнуть – дотошный парнишка теперь сидит на земле и жует дотлевающую сигарету, смотря вдаль. Слушаю истории других ребят с полуулыбкой. Если их жизнь помотала, то меня она избивала до полусмерти, не позволяя терять сознание, колючей проволокой обматывала конечности и с силой тянула на себя.
Как же отрадно, что о моей жизни они знают лишь по слухам, оттого не торопятся лезть с расспросами.
Боятся словить крепкий удар.
Не знают мое эмоциональное состояние.
Кто-то сглупил и сболтнул, что отныне я нестабилен психически.
И теперь меня принимают с опаской.
Я изгой в компании, которую когда-то с Генри гордо звал семьей, прячась от матери и ее ударов. Теперь я сам готов вышибить дверь отчего дома с ноги и избить свою мать.
В отместку за все.
Годами накопленное.
Невысказанное.
Невыревенное.
Опустился в моральном плане на самое дно. Ниже некуда, как не стремись.
Оттого мне так тошно.
Заливаю костер водой, что почерпнул из реки, мост через которую служит для нас на сегодняшний день крышей. Сам разжег это пламя – сам потушил. И безмолвно, не кидая слов на прощанье, отправляю себя в путь до Ленни, надеясь, что никому не придет в голову меня останавливать. Но когда за спиной едва слышно раздается мое имя, когда меня спрашивают, куда же я ухожу так рано, я разворачиваюсь и развожу руки в стороны.
– Я иду к своей будущей жене, ребят.
Мне претит слово «невеста», но фраза выходит слишком напыщенной и вычурной.
Какой-то слишком книжной.
Будто сошедшей со строк романа для девочек-подростков.
Я вижу лица тех, к кому снова вряд ли вернусь.
Я почти слышу их мысли.
И я слышу, как в моей голове смеется Генри.
Заткнись.
Замолчи.
Закрой свой поганый рот.
Ты мертв.
А я жив. И мне надо как-то бороться за то, что я проебать не успел.
Разбить три яйца над сковородой, чтобы вышло что-то отдаленно напоминающее яичницу – мой план на ближайшие полчаса. Готовить в чужой квартире удобней, потому что меня минует участь мытья посуды. Хотя готовка не мой любимый вид деятельности, иногда приходится вертеться и изворачиваться. А в последнее время к Джин я заходить стал все реже и реже, ибо работа у Маркуса съедала все свободное время, а подготовка к свадьбе забивала голову мыслями – я даже находясь с ней был где-то далеко. И, скорее всего, как бы больно мне не было от осознания столь печального факта, мне проще без Джин, чем с ней в виде мертвого груза за спиной. Она тянет меня вниз, я тяну ее ко дну – мы обречены на провал без шанса на спасение. Но я стараюсь отсрочить неизбежное, потому улыбаюсь, заприметив ее в дверном проеме кухни. Лгу и на душе кошки принимаются выцарапывать мироточащую гравюру.
Но я уже давно прогнил до самого основания.
А то, что мертво, умереть повторно не сможет.
Оттого мне так тошно.
Кладу холодную руку на лоб Джин, пока она прикрывает глаза и ластится, словно кошка. Аппетит пропадает с желанием находиться в этих стенах. Намереваюсь умчаться прочь поскорей, под предлогом визита к Ленни. Моя беременная невеста ждет меня, извини. Приду к тебе вечером, ночью или под утро.
Ты, главное, жди.
Обязательно.
– Приятного аппетита. Ешь. Остывает.
Выдох.
Тошнотворный привкус мерзкой лжи на губах.
Дверной хлопок.
Пора домой, Тим.
Стараюсь навещать мою будущую супругу максимально часто. Практически каждый выходной пытаюсь вытащить ее из дома под каким-либо предлогом и пересечься где-нибудь поодаль от окон, чтобы сестра не высмотрела меня через тюль. Спрашиваюсь у Ленни о самочувствии и дружелюбно целую ее в щеку.
Она в первую очередь для меня близкий друг, а потом уже фикция в виде брака.
Я люблю ее всем своим крохотным сердцем.
Орган с человеческий кулак вряд ли способен не разорваться на части от переизбытка уважения к женщине, что под сердцем вынашивает моего ребенка.
Но я молчу, не говоря ей теплых слов лишний раз. Слова – лишь пустой звук и бесполезная трата времени. Ленни знает, как я к ней отношусь. И понимает, что фикция в виде брака не повлечет за собой череду неприятностей. Я не заставлю ее мучиться и страдать – наоборот – моя цель сделать ее жизнь счастливее и беззаботнее.
По дороге к дому меня приветственно встречает черный кот, которого я подобрал еще крохотным комком, притащил в дом, вымыл, назвал своим питомцем и вопреки воплям сестры, оставил у себя. Теперь мой верный напарник покинул отчий дом, подобно хозяину и королем бродит по улицам города, имея возможность заполучить любую самку, которую возжелает. Я же с завистью могу потрепать его за ухом, подняв с земли на руки. – Что ж, дружок, пойдем навещать Ленни? – к дому подхожу из-за угла, осматриваясь по сторонам. Не хотелось бы наткнуться на Сири, идущую из магазина. Или увидеть ее, спешащую присесть к своему ебырю на колени. Да и вообще лицезреть ее не особо горю желанием.
Пересекаться с сестрой достаточно тяжело, особенно сейчас, когда я только начал нормально существовать без ее присутствия рядом. Она мне даже в качестве опекуна больше не нужна. Я освободился от оков по имени Сиерра. Я – свободный.
Несу кота на руках к двери и выпускаю на лестнице, чтобы он сам перешел через порог, будто хозяин положения.
Верный спутник.
Надежный товарищ.
Возится под ногами, мурлыкает, нежится.
А я готов зайти в свой по праву дом, чтобы подняться наверх, игнорируя всех обитателей нашей скромной коммуналки, но слышу крик за дверью и замираю, прислушиваясь. Смотрю на кота, перехватывая его взгляд и чувствую, как сердце поднимается до уровня глотки. – Что за черт..? – отчего-то шепчу в пустоту, будто кот способен разложить все по полочкам.
Присядь, бро, у меня для тебя целый вагон историй.
Руки предательски дрожат, когда я слышу за дверью крик Маркуса. Мысль стрелой пронзает оба полушария – они издеваются, смеются надо мной, водят за нос и за спиной потешаются.
Но нет.
Обрывки фраз доносят смысл беседы – ссора с переходом на личности, грубости, колкости, едкости.
А причина всему происходящему предательски скрывается за дверью. Словно трус, коим я не являюсь.
Я толкаю дверь, когда разговор доходит до логической паузы. Впускаю в помещение холод и голодного, замерзшего от прогулок по улицам, кота. Он тенью проскальзывает к кухне, ища что-нибудь съестное, а я смотрю на участников ссоры, чьи взгляды привлекаю после столь эпичного появления. Шагаю за порог, смотря то на сестру, то на Маркуса, не понимая, как теперь к нему общаться. Звать его папой, отцом или продолжать панибратски хихикая, пихать в плечо, будто мы закадычные друзья.
Обстановка в доме накалена до предела. А я вместо нормальных фраз думаю, как бы обратиться к Фальконе.
– Маркус, что происходит? – обращаюсь к нему, будто нарочно игнорируя присутствие сестры в комнате. Делаю шаг в сторону человека, который приютил меня, спасая от нового круга тирании в стенах дома.
Сири мне матерью не является, но почему-то сейчас максимально к ней приближена.
Оттого мне так тошно.
И больно.
И гадко.
– Что ты забыл в моем доме? – акцент на притяжательное местоимение, будто все остальные здесь на птичьих правах и живут исключительно по моему позволению.
Смилуйтесь с повелением барина.
Платите оброк и не забывайте молиться на солнцеликого.
Акцент бьет пощечиной по лицу сестры, к которой я обращаю свой взгляд. Не выражаю ничего кроме гнетущего и уничтожающего безразличия. – И почему ты говоришь с моей… – перерыв. Перевожу дыхание. Даю себе собраться с силами, а мыслям закончить чехарду. Когда-то это слово произносилось с нежностью и любовью. А теперь я не в силах исторгнуть его из недр души. Перерыв. Дайте мне пару секунд, чтобы лицо выразило хоть какие-то эмоции. Смесь жалости, сострадания и какого-то едкого презрения отражаются во взгляде, пока я смотрю на нее. Закрываю глаза и завершаю предложение через пару секунд. Пауза в несколько мгновений уместила в себя целую жизнь для моего восприятия. И я выдыхаю: – …сестрой?
А затем разворачиваясь корпусом к Маркусу, стараясь не смотреть на Сиерру и не видеть ее даже боковым зрением.
Мне до нее нет дела.
Судьба кота волнует меня больше.
Она мне чужой человек.
Оттого.
Мне так.
Все равно.
[AVA]https://funkyimg.com/i/2SZVC.gif[/AVA]
[NIC]Timothy Drake[/NIC]
Поделиться608-04-2019 21:55:07
Девятым валом меня захлестывает решительность. У каждого своя правда, и моя мне кажется настолько верной, что я слепну, не замечаю однобокости мнения, узколобости. Упрямство выходит боком, выводя меня в люди ограниченной, зацикленной, двинутой на потерянном ребенке. Окружающие закрывают глаза, смотрят сквозь пальцы, видя, как меня пидорасит по самому незначительному поводу, но в центре моего внимания – брат, на которого я выпускаю все скопленное за месяцы беременности ложное материнское чутье и псевдозаботу. Извращенная опека исключает право сбежать из-под присмотра и противопоставить самостоятельность и независимость. Чем больше Тим сопротивляется, тем больше убеждаюсь в правоте, исступленно и яростно отстаивая свое.
– Да что ты знаешь… – вырывается гневно и издевательски. Издевка – напускное, брошенное наотмашь, чтобы отбиться, не показать, как сильно задевают слова о неродившемся сыне. – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – опрометчиво считаю, что Фальконе не в курсе, а если и так, если Тим донес, как служка теперь, то неважно. Никто не знает, ни один человек, даже брат, бывший все время рядом, не представляет каково это, а потому все выпады о потере ребенка воспринимаются остро и больно, заставляя сглатывать и стопориться в ответе. Медлить в развернувшейся перепалке. – Ему шестнадцать! – будто бы возраст все объясняет, – какой нахуй сам! – в бессилье достучаться до Маркуса голос срывается на громкий крик сродни визгу, – он еще не понимает! – я растворяюсь в отчаянии, как шипучка в воде. Какой, блять, собственный выбор. Вспоминаю себя в те годы: глупая, во многом наивная дура, падкая на каждый палец, который поманит в сторону веселья и движа. Ветер в голове вместо мозга. Только подует – и сразу на кривую дорожку встанешь. Меня-то заносило куда ни попадя с одним отцом, изредка вспоминавшим, что на его горбе сидит малолетка, а как мог скатиться Тим без должного призора… я зажмуриваюсь, мотая головой, не в силах вообразить. Момент совпадает с больным ударом о холодильник. Спина тут же изгибается, но я не могу пошевелиться в полной мере, с опозданием осознавая, что мне не хватает воздуха. Я рефлекторно хватаюсь пальцами за руку Фальконе, безобидно шкрябая отросшими ногтями, оставляя едва заметные рдеющие полосы, исчезающие почти сразу. Ослепнув от злости на весь мир, на Тима и Маркуса в частности, я потеряла бдительность, позволила себя застать врасплох. В сознании мелькает обидная, предательская мысль, что вряд ли я сумела дать отпор в ином случае, как прошедшей весной. Слабая, немощная, я слезящимися от удушения глазами силюсь сфокусироваться на стократ ненавистном лице, тщетно пряча страх, но испуг уже отпечатался на мне карикатурной маской, и все мои выходки, чтобы освободиться, отпихнуть в сторону или выдавить из себя что-нибудь колкое, остались запертыми в моем теле, проявляясь в виде слабых конвульсий. – Отпусти… – хрип чужим низкий и измученным голосом вырывается против воли. Не успеваю догнать, как уже унижаюсь и прошу о пощаде. Коленки уже подкашиваются, и вскоре я упаду ниц целовать носки туфель. Становится противно, мерзко от себя. Эти чувства где-то на периферии, поскольку на передовой сильные пальцы Маркуса и его голос, вводящие меня в состояние беззвучной паники. Я чувствую, как внутри меня загорается спичка, сжигающая легкие и затухшая при повторном ударе. В затылке рождается вой, добирающийся до рта тихим стоном, на выходе превратившийся в рваный кашляющий клекот. Я сглатываю кислую горечь, потирая шею и исподлобья поглядывая на Фальконе, медля с ответом. Прочищаю горло, но продолжаю молчать, мелкими шажками двигаясь вдоль холодильника вдоль кухни, чтобы в следующий раз схватить что-нибудь со стола и размозжить голову Маркуса. Наверное, у меня кишка тонка, чтобы вступать в борьбу прямо сейчас, кое-как выбравшись из передряги, но так спокойнее. – Да, это именно то, что нужно Тиму, – тихо себе под нос и язвительно. Не слышит если – замечательно. Услышит – да похуй. – Намно-о… – по-дурацки закашливаюсь на середине слова и сплевываю в раковину, – намного лучше, чем я. – Осмелев, отлипаю от кухонного гарнитура и обхожу Фальконе по радиусу, снова оказываясь в гостиной. Сказать нечего, а хочется. Языком вожу по кромке зубов, вступая в противоречие с самой собой. Все еще не могу выпрямить спину и расправить плечи, избавившись от страха и риска вновь оказаться в тисках, но тут же сдаться, заткнуться и сбежать наверх, поджав хвост, не дает рьяное рвение побороться за брата. Может быть, столь ревностное отношение путаю с горячкой от недалекого ума.
– Что происходит?! – перехватываю адресованный не мне вопрос и переспрашиваю, – почему он со мной говорит, Тим?! – появление брата зажигает растоптанный и сгнивший фитиль. И начинается обратный отсчет. – Ты это у него спрашиваешь?! У НЕГО?! – забываю о безопасности расстояния и шагаю брату навстречу, минуя Фальконе в паре метров, которые он без труда сократил бы и вновь схватил за шкирку, проведя дополнительную воспитательную взбучку. – Ты издеваешься, Тимоти? – голос падает на пару тонов ниже. Активная жестикуляция сходит на нет, руки опускаются и повисают вдоль тела бесполезными культями. – Почему ты себя так ведешь, Тим? – слезы проступают на глазах, но еще не давлю на жалость. Зарекаюсь себе не разрыдаться на глазах ни у брата, ни у Фальконе, и то дело в паузах между вопросами сглатываю, прибегаю к дурацкой считалочке, он сбивчивая речь и дрожь меня выдает. – Где ты все время шляешься? Почему мы не можем нормально поговорить? – секундный порыв подойти к брату вплотную и выбить из него все ответы, которые я заслуживаю, останавливает его отчужденное поведение и присутствие Фальконе рядом. Я затравленно на него оборачиваюсь, оглядываю с ног до головы. Вот причина всех наших бед и неурядиц. Почему, блять, только я одна это понимаю?! – Это я должна, сука, спрашивать, почему он приходит к нам, как себе домой, и ищет, Тим, тебя! Тебя, Тим! Почему ты с ним якшаешься? Тебе что, мало меня, Вуди и остальных? Ты все еще злишься за те мои слова, да? Правда ведь? Я же тысячу раз извинилась! Как я должна была понимать в тот момент, Тим? Как? И ты продолжаешь это мусолить, будто в отместку. В отместку же? – даже не вопрос, уточнение, иначе других причин нет. Перекидываю ответственность на брата, уличаю в его долгой обиде за нечаянно сказанную фразу. Да, блять, облажалась! Допустила мысль, что Тим способен опуститься до торчка. А что думать? Что при наших жизнях надумал витамины внутривенно колоть? – Или мы теперь дохуя взрослые, чтобы разговаривать? Это так сложно? Почему ты так со мной, Тим, разве я тебя правда заебала? – опускаюсь до страшных, но верных догадок, – разве тебе невыносимо стало жить со мной под одной крышей? Разве я так тебе опротивела? – дойдя до громкости ведения среднего разговора, я затихаю. Слезы уже скопились в уголках губ, и я облизываю их, прикусывая до боли и щурясь. В шаге от полноценной истерики навзрыд. Вдобавок скрепляю пальцы в замок и заламываю поочередно каждый, лопая между суставами пузырьки воздуха.
– Тим, пожалуйста, – начинаю тихо, почти миролюбиво – с трясущимися руками, заплаканным лицом и выражением мольбы и сожаления о содеянном, наговоренном, – давай поговорим. Наедине. Без третьих лиц и посторонних, как на моей старой квартире, помнишь? – воспоминания о часовых разговорах на тесной кухне и раскачанных стульях принуждают говорить медленно, с паузами, чтобы суметь подобрать нужные слова хотя бы сейчас, – как ты прибегал ко мне от матери с чаем и подолгу курили, пока Дрю не приходил трясти с меня деньги, – пробирает легкий и в то же время нервный смех, и я шмыгаю носом, вбирая в себя сопли, – помнишь же? – приподнимаю руки, разводя, не торопясь, их в стороны. Шаг, второй. Я лелею мечту приобнять брата, прижать к себе, как только почувствую отдачу, потрепать по голове и позабыть обо всех недомолвках. – Мы можем прямо сейчас это устроить, Тим, – я все ближе и ближе, – только нужно выставить этого ублюдка за дверь.
Поделиться708-04-2019 21:55:15
От любви до ненависти – парочка кривых шрамов на запястье. Я распят ее взглядом и расстрелян. Спустила в мою душу всю обойму, все стрелы из колчана за спиной и ждет, выжидает ответа, сокращая расстояние до невозможного, запредельно близкого. Настолько, что я улавливаю ее аромат. Когда-то давно так пахло спокойствие, уют, умиротворение, забота и чувство собственной нужности. Так пахло спасение от ненастья. Отныне эти духи носит мой потенциальный убийца, что душу травит своими словами.
Закрой рот.
Замолчи.
Не говори со мной.
Не еби мне мозг.
Оставь меня в покое.
Но она говорит и рикошетом от стен сбивает мои мысли в кучу. Я слушаю и молчу. Молчу, даже когда замечаю в ее глазах проблеск слез. Жалкая попытка надавить на жалость не сработает в этот раз. Приказываю себе держаться. И молчать, давя ее эмоциональный всплеск холодным равнодушием. Можешь плакать, клянусь, я с места не сдвинусь. Истуканом стою, лениво моргая, пока сестра выворачивается наизнанку, пытаясь забросать меня вопросами, что обязаны заставить меня копаться внутри себя в поисках ответа. Но на пепелище моей души ей не найти себе крова. И я делаю шаг назад, когда Сири подвигается чуть ближе. Машинально пячусь, словно от чумной и больной. Она продолжает говорить, не реагируя на мое молчание, а затем медленно разводит руки в стороны, сменяя тон, подходя чуть ближе. Я продолжаю отстраняться, пока позволяет пространство, но понимаю, что бесконечно пятиться мне не позволит стенка, в которую я нет-нет, да и упрусь лопатками, зажав себя в угол. Ее слова так сладко туманят рассудок, что я почти готов сдаться и уступить, раскрыть свои объятия и заключить ее в них. Такую маленькую, плачущую, нежную, разбитую, несчастную, обиженную.
Пожалеть.
Приласкать.
Уберечь.
Защитить.
Спасти.
Но мне хватает одного взгляда на Маркуса, чтобы не поддаться на провокацию. Я выставляю руку вперед, тормозя ее новый неровный шаг.
Взгляд молчаливым странником блуждает от одного взрослого человека к другому, а я уменьшаюсь до размеров песчинки, которую тревожит даже малейшее дуновение ветерка. Я знаю, что будет дальше, но наивно надеюсь, что эмоциональный шторм пройдет мимо меня. И, разумеется, ошибаюсь. Где-то за спиной умирает беззаботное детство со звуком сломанных позвонков. Я парализован ее взглядом. Сложнее всего подобрать подходящие слова, когда свидетелем нашей драмы становится ее невольный участник. И мне стыдно перед Фальконе за все то, что ему придется узреть. Я качаю головой, довольно, Сиерра. Игра на моих чувствах и попытки ткнуть носом в светлое прошлое не приводят к должному эффекту. Все это порядком подзаебало.
Я отхожу от нее в сторону, на безопасное расстояние. Отвечать на все заданные вопросы я не считаю нужным. Пустая трата времени, попытка удержать меня на месте потоком бесполезных реплик, возможность зацепиться за неловко брошенное ответное слово. Я лишаю сестру этого удовольствия. Забывай мой голос.
– Довольно, Сири, – выдавливаю из себя первые слова, чуть увереннее завершая реплику, – роль матери тебе не к лицу. – Первая пощечина по ее плачущему лицу. Кто-то может подумать, что я бесчувственная тварь и давлю на самое больное, задеваю за живое, но я любил ее не рожденного ребенка сильнее всех остальных. И по мне его смерть ударила больнее, кто бы что ни говорил. Это – моя трагедия. Это ребенок мог бы стать смыслом моего существования. Сделать меня лучше. Но не стал и не сделал. И впервые за долгое время в смерти моего племянника я виню не себя, а сестру, которая не уберегла, не смогла, не выносила, не подарила жизнь. – Зачем я тебе нужен, Сири? – начинаю маячить из стороны в сторону, проходя мимо Фальконе, не бросая на него свой взгляд. Хожу лениво, медленно, будто давая сестре время поразмыслить над ответом, но тут же перебиваю ее, когда та набирает в легкие побольше воздуха для последующей реплики. Дать ей возможность вставить хоть слово равно проигрышу. – Ты пытаешься отыграться за мой счет? Хочешь доказать всем вокруг, что материнский инстинкт в тебе есть и ты по-настоящему готова к роли матери? – Стойко выдерживаю ее взгляд и качаю головой. – Только ты мне не мать. И вряд ли когда-нибудь ею станешь. – Моя фраза звучит очень многозначительно, если отсылаться к прошедшим событиям. Но я продолжаю, по-прежнему не давая сестре возможности себя перебить. – Зачем я тебе нужен, Сири? Я не твой ребенок. Я не трахаю тебя, как это делает твой крикливый петух. Я не спонсирую тебя, как эта делала твоя больная блондинка. Я не даю тебе ровным счетом ничего. Я отравляю твою жизнь с самого начала нашей совместной истории, помнишь? – Продолжаю ходить из стороны в сторону, будто вспоминая все события, в которых я как-то проебался. Но перечислять этот бесконечный список не было нужно. Сири не глупая и амнезией не страдает. А еще у нее своя правда и свой взгляд на действительность. Спор с ней – разговор слепого с немым.
Я останавливаюсь напротив сестры. Нас разделяет расстояние в пять бесконечных шагов. А еще стена непонимания и односторонней ненависти вперемешку с презрением. Мой некогда единственный союзник сейчас кажется жалкой раздавленной вошью. А я возвышаюсь над ней, продолжая свое вещание, которое, если и не выжжет ее нутро до конца, точно отобьет всякое желание бороться за мое присутствие в продолжении жизни. Наши дороги расходятся на распутье.
Мне в другую сторону.
– Зачем я тебе нужен, Сири? Давать тебе адреналин? Вновь в твою жизнь новые трудности, переживая которые ты чувствуешь себя сильнее? Нет, Сири. Хуй тебе. Вот такой.
Она вцепилась в меня, как в соломинку, когда ее жизнь шла по пизде. Будто Сири жизненно необходим кто-то с более убогой судьбой, чтобы на его фоне казаться сильнее. Собраться с духом помогает лишь тот, кого следует защищать от реальности. И она стала сильнее ради меня. Начала справляться с трудностями, лишь бы доказать мне, какая она несокрушимая. А теперь давится соплями, потому что мне ее помощь больше не нужна. Потому без моего присутствия рядом ее силы сойдут на нет, и она вновь расклеится. Мы так гармонично дополняли друг друга, но это было в прошлом. Так давно, что уже не упомнить.
– Не будет уже как раньше, когда ж ты, блять, это поймешь? – Позволяю себе поднять голос, но моментально успокаиваюсь после тяжелого глубокого вдоха. Продолжать разговор на повышенных тонах и уподобляться поведению истеричке ниже моего достоинства. Я выжидаю паузу, собираясь с силами для новой реплики. – Кого и нужно выставить за дверь, так это тебя. Пиздуй к своему ебырю. Заручись поддержкой этого долбаеба, который кинет тебя, когда ему наскучит однообразие твоих историй о неблагодарном брате. На хуй, Сири. Пошла отсюда прочь! Это не твой дом. Он куплен на мои, – удар кулаком в грудь, – деньги. И я не желаю тебя здесь видеть. Я вообще видеть тебя не хочу. Никогда. Исчезни из моей жизни. Оставь меня в покое. Ты мне чужая. И пусть я стану вторым ребенком, которого ты проебала. Может быть, это чего хоть чему-нибудь научит. А теперь беги к своему петуху. Плачься в его объятиях, лей сопли и слезы, очерняй меня последними словами, но больше никогда не лезь в мою жизнь. Усекла?
Уже забылась первоначальная цель визита сюда. Бесполезно прожитое время, потраченное на скандал. Свои пять копеек в этот диалог я внес только что.
Израненная Сири уже не представляет опасности.
И я благородно уступаю Маркусу.
Добей мою сестру.
Уничтожь ее.
[AVA]https://funkyimg.com/i/2SZVC.gif[/AVA]
[NIC]Timothy Drake[/NIC]
Поделиться808-04-2019 21:56:12
В умеренном насилии определенно существует своя закономерная польза, по соседству с инстинктом самосохранения и бывшей подоплекой апломба неуязвимости. Она же и мозги прочищает на раз грубым ёршиком в растворе адреналина, стоит только дать волю внутреннему желанию все привести к стандартному порядку вещей. Не дольше пары минут, и вот та, кто еще недавно выкипала на меня из берегов зловонного болота своей глупости, тыкая пальцами, жестикулируя и презрительно шипя, уже тихо уползала по окраинам, вжимаясь в мебель и глотая возвращенный ей воздух. Я же интереса к Пратт более не имел, отвернувшись, забыв и переключив внимание, собирался бесцеремонно подняться на второй этаж по принципу горы и Магомеда. Отвлекали лишь какие-то настырные подвякивания продолжающие тихо сыпаться в мой адрес, мешаясь с кашлем и поугасшим натиском самоуверенности, вынуждая обернуться, окидывая Сиерру непонимающим взглядом недоверчивого презрения. Хотел уже было обоснованно задаться вопросом о том, что она там так отважно бубнит себе под нос, но открывшаяся в нескольких метрах дверь нарушила все планы и явила нам первопричину всего конфликта.
Тима я конечно сегодня не ждал, не то чтобы был огорчен его появлением, но оно в какой-то степени теперь сильнее путало и без того сложную ситуацию в доме. Мне нужна была Эванс и одна только Пратт, сломленная на поприще бессмысленно развязанной войны, практически не представляла никакой проблемы, а вот ее брат, выдаваемый за предлог присутствия в доме, эту самую проблему мне сполна организовывал. Я кинул на него чуть более спокойный взгляд, усмехаясь от услышанного вопроса и сквозящего в нем нахальства, наблюдая, как новоиспеченный сын движется в мою сторону игнорируя присутствие сестры.
Уже открыл рот, дабы ответить, с сарказмом и едва ощутимым предупреждением в тоне, о том, что не менее рад его видеть в данный момент, с легкой подачи напомнив парнишке об элементах уважения, но Пратт и здесь сорвалась с цепи раньше, чем ей скомандовали "голос". Буквально налетев на брата со шквалом истеричных вопросов и заламыванием рук в желании добиться доступной ее понятию справедливости, Сири за пару секунд завела саму себя на новую вершину непокоренного айсберга эмоциональной нестабильности, откуда естественно и закономерно уже в следующее мгновение летела со слезами, проступившими в глазах. Особенно надоедало то, что эпицентром взрыва этой атомной бомбы, залежавшихся и уже забродивших обид, являлась точка нашего с Тимом местонахождения, к которому Пратт поспешила переместить свое будоражащее настроение.
Фраза за фразой, вопрос за вопросом, ни одного шанса парню ответить или хотя бы перевести дух. Я все ждал, когда у нее закончится заряд, ждал безрезультатно, глупо и чересчур наивно, наблюдая со стороны за этой бестолковой драмой на пустом месте. Заебался уже на третьем предложении и отошел еще дальше, усаживаясь на засаленный подлокотник старого дивана, находя в кармане пачку сигарет. Пока это шоу будет продолжаться без намека на логический финал и хоть какой-нибудь полезный вывод, я хотя бы перекурю и понадеюсь, что если Билли и нет наверху, она появится в дверях минутами позже, считая этот проходной двор, по-видимому, своим домом. Почти готовый молиться на пришествие Эванс, как на спасательный круг для утопающего, не в силах больше слышать звенящий в ушах голос Сиерры, я понял от чего Тим таким галопом каждый раз бежал отсюда без оглядки назад. Его сестричка-истеричка способна своими упрямыми напевами поднимать мертвецов из могилы, профессионально высасывая мозг через соломинку, предварительно доводя до состояния киселя. Такие таланты сложно игнорировать, уживаясь на общей территории одного пошатанного орами дома, но ирония вся в том, что я вместе с Дрейком находился в приблизительно одинаковой ситуации. Разницу составлял лишь статус и непохожесть имен, а вот уровень истеричности Пратт явно не уступал уровню по выебыванию мозгов от Лили. Их бы в одну комнату на несколько дней и потерять ключи, глядишь, подоспел бы реальный шанс обоюдного уничтожения, вместо подарка на Рождество.
Мысленно насмехался из-за участившихся в последнее время скандалов с женой, и машинально поднял глаза на продолжающую демагогию Пратт, услышав новый возникший тычок в свою сторону. Оторвал внимание от пачки сигарет в руках, глядя на девушку исподлобья и слушая о причинах всех бед на планете, пока мягкий фильтр на автомате не оказался во рту. Следил за реакцией Тима, представляя, как парнишке все настоебало, и не скрываясь, поглядывал на часы, словно засек, сколько времени этим двум отведено на обоюдные препирательства. Обоюдными они впрочем стали лишь мгновение спустя, когда все-таки доведенный до черты отчаяния и невозможности ко спасению Дрейк открыл рот, отрезав сестре доступ к продолжавшимся эмоциональным припадкам и порывам к заключению в объятия. Все бабские уловки в своем арсенале Пратт явно исчерпала, был бы не брат оставался бы вариант поебаться, но вот незадача, Тим жестом тормознул ее попытку физического контакта. Я ухмыльнулся, чуть вскинув брови и затягиваясь, понимая, что как в политических дебатах слово на стороне оппозиции, а после чуть откинулся назад, забрасывая подошву ноги на колено и принимая новое удобное положение на подлокотнике.
В подробности взаимоотношений брата и сестры я никогда не лез, знал о существующих проблемах, был введен в курс дела по основным моментам, однако каждый раз предоставлял Дрейку возможность разгребать собственное дерьмо с ней самостоятельно. У меня к этому занятию не было ни времени ни желания, но от того сейчас вся происходящая на глазах история казалась наиболее наполненной красками. Может я не понимал всех нюансов и значений вкладываемых в слова, зато я хорошо видел взаимодействие двух людей, где одна все еще цепляется за прошлое и вязнет в его трясине, а другой уже давно выбрался на поверхность, твердо стоя на ней двумя ногами и не желая даже руки назад протянуть. Сири проиграла, по-видимому еще не понимая этого, сохраняя надежду, как и всякий утопленник, идущий ко дну. Сейчас вот-вот он ее вытащит, вот-вот нырнет за ней и снова окажется рядом. Все будет как раньше. "Не будет уже как раньше...". Слова Дрейка почти вторят моим мыслям, и я испытываю некую гордость за парня, который еще две недели назад резал себе вены из-за этой дуры.
Тим действительно вырос, морально, психологически. Он справился и расставил приоритеты, сделал верные выводы и теперь обвинял, слал нахуй и гнал прочь ту, кто действительно заслуживала быть раздавленной подошвой ботинка. Верное поведение сильного человека, правильный путь для того, кто, наконец, определился с направлением. Я слушал парня, докуривая сигарету и принимая во внимание то, что его сестрица судя по всему якшается с кем-то столь же ущербным, от чего еще больше переставал понимать какого же хера ей так целенаправленно нужен любимый братик.
- Если тебя есть кому ебать, нахуя ты выносишь мозги брату? - задаю интересующий меня вопрос, стряхивая пепел прямо на пол и обращаясь к Сири, когда импульсивный монолог Тима подходит к концу. - По правилам вселенной счастливчик с дыркой в черепе это тот, кто сует тебе хер между ног, ты в курсе? Безразлично смотрю на девушку, сопровождая вопрос небрежным жестом руки с зажатой сигаретой, а после продолжаю говорить, цепляясь одной мыслью за другую. - Теперь, по крайней мере, видишь, что мнение Тима не мое навязанное отношение. Ты заебала парня окончательно, лишила его желания с собой контактировать, а заодно и необходимости в признании вашего родства. Я поднялся с места, на ходу договаривая и делая последнюю затяжку, оказываясь возле журнального столика с расположенной на нем пепельницей. Наклонился, затушив сигарету, и продолжил, выпрямляясь с обращением к Пратт.
- Последнее, кстати, довольно забавно, учитывая, что я недавно оформил над ним опеку. Поэтому отныне он ни в каком виде в тебе не нуждается, просто съебись с горизонта и облегчи нам всем жизнь.
Поделиться908-04-2019 21:59:34
Чуть прикрывая в истощении веки, я покусываю края нижней губы, подрагивающей в ознаменовании подступающего срыва. Боюсь прямо смотреть перед собой, будто в старой детской шутке: можно зажмуриться, затаить дыхание – и так все беды и напасти пройдут мимо, не заметив. Так и в реальности при расшатанном дыхании и сумбурных всхлипах выискиваю в себе силы замереть, ведь вот-вот – и Тим одумается, снимет напряжение, звонко рассмеявшись, и ринется в объятия, которые я тщательно готовлю. А руки мои похожи на силки, неумелый капкан, теряющий маскировку. Как обличительна сила истерики! И ловушка превращается в яму, в разразившийся провал карста под ногами, теперь уже моими. Заведомо я ощущаю крушение – это в жестах, мимике брата, прежде чем тот начинает говорить. Я вижу, как он отступает, инстинктивно ищет возможные пути отхода, но отрицаю. Чушь и вздор. Тим не способен так поступить, и все происходящее обусловлено моими страхами. На самом деле все иначе. Вина всему подыгрывающее воображение от нехватки воздуха, чтобы сыграть минутами позже на контрасте: необоснованные опасения на фоне счастливого финала. Я живу в обозримом будущем и вижу обетованную землю – наш дом месяцем ранее: поздний вечер в шумной компании, пьяные и несвязные разговоры, но непременно приятельские и задушевные. Теряюсь в надуманной иллюзии, не сразу реагирую на движение брата, упускаю момент, но пальцы перед собой еще рисуют силуэт его плеч, на которые я должна была опустить ладони и потрепать, размять в расслабляющем движении. Руки теряют свое предназначение, и вслед за ними все меньше смысла становится во мне. Послушно и кротко выслушиваю брата, забито и несколько глупо прижимая сложенные запястья в замке к груди, сутуля плечи и чуть отклоняясь назад. Я будто бы не верю своим ушам, глазам, всему происходящему, что призвано обвести меня вокруг пальца. Задурить голову, а после объявить о конце несмешного розыгрыша. И если суждено оказаться в водовороте разразившихся действий, то готова терпеть. Проще внушить себе нечто простое, в том числе недалекое и сродни маразматическому, рукой подать до потери рассудка, нежели вникнуть, прислушаться к тому, что говорит Тим. Дергаюсь, словно от ударов розгами, на каждом остром повороте слов, призванном уязвить по самым больным и неприкрытым местам. Одно упоминание «матери» бьет наотмашь и принуждает ощутить себя голой, пристыженной перед толпой. Голова оказывается на плаху, но всем подай хлеба и зрелищ, чтобы избавиться от меня в один заход. Я терплю, наверное, по горькой и щемящей привычке, изредка мямля что-то вроде «хватит». Раскрываю кривящийся от боли рот и выталкиваю беззвучные слова сквозь тянущиеся нитки слюней, морщась от налившихся слез и сглатывая их. Вытягивая рукава, я зажимаю кулаком рот и кусаю себя за костяшки сквозь пропахшую смогом ткань, шумно втягивая через нос. Концентрируюсь на вони одежды и соли слез, опускаю взгляд вниз, на загвазданный пол, лишь бы не смотреть на Тима, который продолжает давить. Мысли пляшут вразнобой, и не в состоянии опротестовать тот самый минимум, чтобы вступить в спор. Я позволяю себя смять, бросить под ноги и потоптаться, приговаривая. Зажмуриваюсь и отворачиваю голову в сторону, противоположную от брата и Маркуса, сквозь слезы ковыряясь взглядом в отходящих под потолком обоях. При не единожды озвученной вслух, но в разных формах моей последовательности поступков, приведших к очевидным плодам, которые я, давясь, пожинаю, я мысленно вопрошаю и вскрикиваю, может быть, даже не всегда в голове: «за что?!», «за что мне все это?!». Пальцы ползут по красному и расквашенному моральным прессингом лицу вверх, хватаясь за виски и пряди, оттягивая от себя. Я слишком слаба, чтобы выдергивать клоки волос в припадке. Мое безумие отчаяния искрится в глазах; его оттиск, отражение я нахожу во взгляде брата и, не понимая природы его появления у нас обоих, дичаю еще больше.
– Как ты… – неожиданно громко и резко, а после долгого молчания и плача – с хрипом и заглатывая окончания. Подаюсь вперед, все на тех же ватных ногах, что делает меня неуклюжей и выставляет посмешищем перед собранными и владеющими собой, но будто бы что-то может унизить меня сильнее, чем сама я у них на глазах. Секундный порыв беспомощной и слепой ярости, как последний бросок или агония здравого смысла, провоцирует меня замахнуться в трех шагах от брата в пощечине, но так и не осуществить задуманное. Запал гаснет, превращая меня в истаявшую в ошибках и промахах горбатую свечку с прогоревшим фитилем. – … можешь… – беззвучно, одними губами. Я вновь теряю четкую картинку перед глазами. Ложно почувствованная сила находит выход в приступе дурноты. Наклоняю голову и дышу. Впору отступать, изнеможение добирается до мозга и нашептывает убедительно, что все, баста. Довоевалась до личного посыла от родного брата пройти нахуй. Проебать в одночасье сразу все, несмотря на множество предпосылок, к которым я остаюсь глуха и по сей момент, но не силясь найти причины и объяснить, в первую очередь, не себе, а Тиму, почему так получается. А расклад таков: пиздовать отсюда прочь и не оглядываться.
– Ч-что? – речь откуда-то сбоку кажется очередной уловкой, несмешной и точно лишней. Мне сперва стоит переварить выпад брата: так усердно закидывал меня говном, что напрашивается логическая пауза. – Что ты говоришь? – мой голос теряется в визге. Ранее поднятые и интенсивно взболтанные злостью и обоюдными обидами за былое темы меркнут. Оскорбления брата едва ли дают мне здраво соображать, чтобы искать подоплеку и в завуалированных намеках истину. К чему? Фальконе обо всем говорит напрямую, а мне только и остается следовать ясно озвученным фактам, ныне неоспоримым и непреложным. – Это правда? – вопрос бесполезный. По Тимоти видно, как того берет гордость, некая важность. Противно смотреть, мерзко. Становится ясно, что потеря брата датируется отнюдь не нынешним моментом. Гораздо раньше. А мне, так уж и быть, преподали это новость как кость шавке, чтобы перестала лаять и отъебалась.
– Нет, нет-нет, – мотаю в отрицании головой. Ни за что не признаю. Нет, не опеку, а настоятельную просьбу удалиться. Это не приглашение съебаться, а отвратного рода издевательство, сраное насмехательство. – Нет-нет-нет. – облизываю губы шершавым и пересохшим от жажды языком, поглядывая то на Тима, то на Маркуса. Теперь меня не наебать. Теперь я просекла. Мелкий шаг назад, второй, и на третьем я разворачиваюсь через правое плечо и поднимаюсь наверх, по той самой лестнице, где потеряла ребенка. Того самого ребенка, благодаря которому Тимоти возводит себя в лик святых. Уебки. Как убого и уморительно. Лихорадочный смех на пороге комнаты перерастает в рыдания. Подсознательно, не будучи под пристальным вниманием очевидцев, даю себе волю и срываюсь на рыдания, раскрепощенные, ничем не сдержанные, слышные как внизу, так и с улицы. Бью раскрытой ладонью по боковой стенке шкафа. Дважды, трижды, пока не сползаю по нему спиной вниз и не усаживаюсь на полу, опершись на впившуюся в лопатки жесткую мебель. Не замеряю, сколько по времени сижу, но вдруг берет страх и упорное нежелание оставлять наедине Тима и Маркуса, словно я могу что-то изменить, внезапно появившись. Однако рассиживаться не продолжаю и хватаю ближайшую сумку, в которую наскоро запихиваю несколько пар запасного белья, какие-то штаны, отложенные в стирку, и кофту крупной вязки – больше не лезет. Оглядываю набитый вещами мешок, больше похожий на потрепанное барахло бездомной, нежели сборы планирующей съехать из ебучего дома навсегда, но и похуй. Я приподнимаюсь с колен, пошатываясь, и спускаюсь вниз, на последней ступени останавливаясь. На языке вертится, ерзает не одна колкая фраза на прощание, едкая и обидная, но в любом случае вряд ли задевающая чувства новоявленных отца и сына. Как никогда ощущаю себя лишней в повисшей атмосфере семейной идиллии, но поднасрать руки чешутся.
– Ты этого хочешь? – с вызывающим гонором и скрытой надеждой прекратить затянувшийся ералаш обращаюсь к Тиму. Того и в мыслях назвать братом тяжело – умышленный афронт с его подачи накладывает право вето так нарекать. В ответ молчание и красноречивое равнодушие – без азарта помочь, наконец, свалить или, напротив, остановить. Неуверенно приподнимаю ногу и ступаю дальше, но решительности придают вновь подступающие слезы. И без того достаточно услышали, чтобы застать рыдающей уходя. Закрывая лицо рукой, будто очень медленно убирая волосы назад, я хватаю с вешалки пальто, обрывая петлю, и выбегаю на улицу. Пронизывающий ветер чуть было не загоняет обратно, а я упорно натягиваю рукав за рукавом, а после настойчиво закидываю Герети сообщениями: «Забери меня отсюда. Срочно».